Пару дней стояла слякотная погода, моросил дождь, стадо пришлось пасти в подлеске. Над Золотушкой висел туман. День тянулся бесконечно. Митрич раздувал гаснущий огонь, дым стелился по земле, до слез разъедал глаза. Сташек собирал смолистый сушняк, а по пути и желтые липкие маслята. Митрич насаживал грибы на веточку и пек их над огнем.
— Тьфу! Без соли совсем невкусно.
— Так может сбегать в деревню, занять у кого-нибудь? — предложил Сташек.
— Ну, сбегай. К Беляковичам ближе всего будет.
Не успел он постучать в дверь, как в избе залилась лаем собака.
— Тихо, песик. Кого в такую грязищу несет? — Любка остановилась на пороге. Убирала, наверное, или мыла посуду, одета была в цветастый халатик с подвернутыми рукавами. Удивленно сдула с глаз непослушную челку.
— Я соли пришел занять. Мы с дедом грибы печем, а без соли…
— Ладно, ладно, заходи.
— Мокрый я, здесь подожду.
— Залазь, говорю!
Сташек отряхнулся, счистил грязь и траву с босых ног. Две небольшие комнатенки. Белые стены. Чистенько. Тепло. В печи весело пляшет огонь. Бадейка с замоченным бельем. Любка достала солонку, перешла на шепот.
— Я видела, что вы здесь сегодня пасете. Хотела даже прийти к тебе, да маме хуже стало. — Любка кивнула головой в сторону комнаты.
Там кто-то сухо закашлял.
— Кто там у нас, доченька?
— Это мама! — шепотом Сташеку и тут же громко: — Это тот поляк, мама, который с Митричем коров пасет. Я тебе говорила о нем. Соли пришел занять, грибы пекут.
— Поляк, говоришь? А покажи-ка его мне!
— Слышишь? Иди к ней, иди. Не укусит.
На высоко взбитых подушках лежала старая женщина. Седые волосы, известковое лицо, худые ладони нервно перебирают пальцами одеяло. Огромные светло-голубые глаза. Сташек поклонился и сказал:
—
Больная попыталась улыбнуться. У нее был мягкий, приятный голос.
— Так это ты тот поляк, о котором Люба рассказывала? Как тебе тут живется?
— Привык уже.
У больной начался приступ кашля. Она махнула рукой, Любка потянула Сташека на кухню. Он схватил завернутую в тряпочку соль и побежал к Митричу. И на бегу все еще слышал тихий голос. Голову бы дал на отсечение, что мама Любы произнесла слово «поляк» не так, как это делают русские, а правильно, по-польски!
Любка иногда подкармливала его. Чаще всего приносила жареные лепешки. Смеялась над отговорками Сташека, что он совсем не голоден.
— Ври больше! Да мне мама велела, ешь и все!
— Может, с Митричем поделиться?
— Что тут делить? Ешь, ешь, о нем не беспокойся, он местный, сам справится…
И он ел. Любка садилась рядом. Если не спешила домой, что-нибудь ему рассказывала. Однако чаще сама расспрашивала о Польше. Ее интересовало все, все удивляло.
— Ты по-русски говоришь как русский, а читать по-нашему умеешь?
— По слогам… Я в вашу школу не ходил.
— Хочешь, я тебе книжки принесу?
— Я не смогу книжки…
— Сможешь, сможешь! А я, в случае чего, подскажу.
А поскольку характер у Любка была порывистый, она на другой же день принесла ему свой школьный учебник и посоветовала начать с алфавита. Сама расспрашивала его о польских словах и удивлялась, что они так похожи по звучанию на русские.
— Как твою маму звали?
— Антонина…
— А знаешь, как мою? Альбина.
— Альбина?
— Удивляешься? И правильно. Альбина — это не русское имя. А знаешь, как ее девичья фамилия? Врублевская!
— Врублевска?
— Я тебе еще что-то скажу, только дай честное пионерское, что меня не выдашь!
— Слово дам, только я пионером никогда не был.
— Неважно, лишь бы не проболтался. Помнишь, как ты за солью к нам приходил? Я вечером перед сном присела возле мамы, а она сразу о тебе вспомнила и ну жалеть, какой ты бедняжка, сирота. И живешь среди чужих, далеко от Польши. И так тебя жалела, что даже расплакалась. А потом вдруг открыла мне страшную тайну, как я тебе, что ее родители были поляками! Представляешь? Значит она тоже полька: Альбина Врублевская! Значит и во мне есть капелька польской крови. Она никогда мне раньше об этом не говорила. Никогда… Наверное, только отец об этом знал. Моих бабушку с дедушкой еще при царе в Сибирь из твоей Польши вывезли. Мама переживает, что по-польски говорить не умеет Пара слов только в памяти осталась. И крестится она как-то не так, вот, один крестик на груди делает. Я тебе даже показать не сумею.
— Так, наверное, — Сташек медленно перекрестился.
— Вот, вот. Именно так! А ты молишься?
— Иногда…
— А я нет. Нас в школе учили, что Бога нет. Стасик, пожалуйста, зайди к нам как-нибудь, поговори с мамой. Может, и она что-нибудь по-польски вспомнит. Ну, как по-польски будет «школа»?
— Школа.
— «Тайга»?
— Тайга? Нет в Польше тайги, а называется также — тайга есть тайга.
— Ой, мамочка! Пора бежать. Ну и разболталась я. Стасик, если ты кому-нибудь скажешь, я тебе не знаю, что сделаю.
— Не бойся, как камень в воду!
Когда они перегнали стадо на дальнее стойбище, их встречи с Любкой стали редкими. А книжку, которую она ему подарила, он все время носил в сумке и в свободную минуту пробовал читать по слогам.