Польская Сибириада

Долго еще в Калючее полз с пепелища на другом берегу Поймы удушливый, насыщенный чадом, ядовитый дым. Там все еще тлели торфяники и залежи поваленных с корнями деревьев. Куда не взглянешь, чернела выжженная, покрытая пеплом земля. Ничто живое не уцелело в этом великом пожарище. До корней выгорели кусты и травы. Погибло или сбежало зверье. Даже змеи уползли. На какое то время исчезли комары и мошка. Немногочисленные птицы кружили высоко над пепелищем, прилетали из зеленой тайги на разведку и тут же, не опускаясь на землю, возвращались обратно. Изредка только какой-нибудь отважный ворон садился на обломок опаленного ствола, трепетала крыльями трещетка-сорока, но и они вскоре улетали. Из крупного зверья на пожарище первыми отправились медведи и волки. Медведи — в поисках обжитых берлог, из которых их выгнал пожар. Волки возвращались в свои излюбленные места охоты и тоже разыскивали свои летние логова. Но прежде всего они шли сюда в поисках корма. В пожаре погибло, но не всегда дотла сгорело множество копытных, особенно лосей, оленей, косуль. Любители падали издалека учуяли богатую добычу. Вместе с хищниками шарили на пепелище изголодавшиеся не меньше волков жители Калючего. Стоило паре смельчаков переправить с пепелища на другом берегу обгоревшую тушу косули, как на следующий день на охоту отправилось почти все Калючее. Предупреждения фельдшера Тартаковского, что употребление в пишу падали может повлечь за собой разные заболевания, голодных людей не пугали.

— Что он там будет нам рассказывать! Свежее отличное мясо, даже запаха никакого нет.

Люди объедались павшей на пожаре дичью. Женщины ссорились из-за очереди у печки. Самые нетерпеливые разжигали у бараков костры, вешали котлы и ведра. Все варили и ели неожиданно свалившуюся на них добычу. И с незапамятных времен смогли наконец, здесь в Калючем, поесть досыта. Истощенный длительным голоданием человек не знает меры в еде. Организм уже физически не может принимать пищу, а горящие алчностью глаза голодающего не дают ему покоя, исходят голодными слезами. И люди едят, едят, едят… Плачевные результаты этих пиршеств не заставили себя долго ждать. Кошмарные колики и смертельные завороты кишок. Приступы кровавого изнуряющего поноса. Но людей и это не останавливало. Голод был сильнее разума. Они продолжали копаться на пепелище, тем более что случалось найти подранка, который не мог убежать. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если бы не встреча двух искателей падали с медведем.

В тихом овражке у ручья мужчины заметили на вытоптанном пепелище что-то аккуратно прикрытое кучей обгорелых веток и приваленное сверху солидным сосновым комлем. Подошли ближе, разгребли кучу веток. Под ними лежала крупная косуля, правда, уже провонявшая. Слова произнести успели, как с обрыва со злобным рычанием скатился огромный медведь. Быстрый, как молния, одним ударом лапы убил он стоявшего ближе к нему человека, а второго отбросил на ближайшее дерево с такой силой, что тот сразу потерял сознание. Это его, вероятно, и спасло. Придя в себя, мужчина понял, что уже ночь, а он лежит, приваленный ветками рядом с мертвым приятелем и протухшей косулей. Это предусмотрительный медведь прикрыл всю свою добычу охапками веток и привалил тяжелой колодой. Пусть себе корм хранится на потом! У человека хватило сил и ума как можно осторожнее и быстрее выбраться из-под завала и в смертельном ужасе добраться до Калючего.

Огромного медведя «шатуна» застрелил на следующий день дед Федосей. Его не пришлось даже долго выслеживать. Опытный охотник знал, что медведь охраняет свою тщательно припрятанную добычу и обязательно придет ее сожрать или проверить, никто ли ее не стащил.

— С медведем, который один раз лапу на человека поднял, уже никак не справишься. Людоедом становится. Надо его убить, а то либо он, либо человек…

В ту весну жители Калючего избежали эпидемии тифа, зато в массовом порядке подверглись атакам малярии. Еще прошлым летом некоторые подхватили эту болезнь, но то были отдельные случаи. Теперь грозила эпидемия. Переносимая насекомыми, особенно комарами, малярия изводила людей высокой температурой, сменявшейся мучительным ознобом. От хинина, а только это лекарство было у фельдшера Тартаковского, малярики становились желтыми, как лимонная корка. Приступы малярии заставали людей в разные поры дня и ночи где попало. И опять люди умирали, опять кладбище над Поймой прирастало новыми могилами, хоть и не так часто, как в прошлую, тифозную весну.

Июнь. Разгар бурной сибирской весны. Второй весны ссылки. Что с того, что в природе весной все развивается, цветет, рвется к жизни. Ссыльной польской душе в такую буйную весеннюю пору становится только еще тоскливее, мрачнее и безнадежнее. Не дают спать воспоминания. Но как долго можно жить воспоминаниями? Сюда, в глухую тайгу до них не доходят хоть сколько-нибудь достоверные вести из Польши, из далекого мира. Постепенно былое все больше превращается в призрачный сон.

2