Польская Сибириада

И если несчастный, у которого уже белел и замерзал нос, не чувствовал этого или уже не было сил и желания им заняться, остальные с ним не церемонились и, несмотря на сопротивление, докрасна растирали снегом. Хуже, когда замерзали ноги. Это было незаметно. А обувка у этой братвы была лихая — чаще всего старые валенки, лыковые лапти или кожаные, еще польские, сношенные башмаки, обмотанные тряпками, обвязанные бечевками.

В Каене, не отвечая на приставания местных мальчишек и бродячих собак, юные поляки маршировали прямо в магазин. Только там можно было капельку согреться и купить по карточкам ежедневную порцию хлеба. Продавщица, веселая и добрая тетя Вера, «тетей» здесь называли всех женщин, встречала их всегда одинаково:

— Привалили полячишки-волчишки! Ну как, никто у меня не замерз? — и тут же, придав голову суровость, что давалось ей с трудом, громко кричала: — А ну-ка, быстрее закрывайте двери, Северный полюс мне тут устроили! И снег, снег с ног отряхивайте!

— Здравствуйте, пани Вера! — скандировали хором.

— Здравствуйте, здравствуйте, ребята.

Тетя Вера любила, когда поляки награждали ее странным титулом «пани», и краснела, как мак, когда кто-нибудь из них целовал ей пухлую, фиолетовую от холода руку.

— Что вы, что вы, — отбивалась она, но видно было, как ей приятно. Если в магазине был кто-то из местных женщин, тетя Вера тут же объясняла им такое необычное приветствие.

— «Пани» по-ихнему, как у нас «тетя» или «товарищ». Так ребята меня по-польски называют. Послушные дети, дурного слова не скажу. Каждый день из бараков в такую стужу ходят.

Бабы понимающе кивали головами, жалели польских ребятишек, ругали свое леспромхозное начальство, которое свои толстые задницы на конях возит, а полякам в бараки продукты завести не может. И почти всегда пропускали ребят без очереди. А вообще-то в магазинчике было приятно постоять. Пахло чем-то коричным, селедкой, керосином. Товара на полках небогато, но все-таки есть на что посмотреть. Цветные баночки с чаем, с конфетами, немного рыбных консервов, свечки, мешки с крупой, макаронами, на колоде под стенкой, нарубленные куски мяса. Ну, и полки с хлебом! Хлеб черный, кирпичиком, выпеченный на противнях. Или белый; такая буханка весит целых два килограмма. Сташек все хорошо помнил, но на всякий случай достал из кармана карточки и проверил: да, сегодня он получит целую буханку! Потому что за два дня. Целая буханка! Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что в бараке папа хлеб разделит, и каждому достанется большая порция. Хуже для Сташека, потому что раз буханка целая, тетя Вера даже не станет его взвешивать и довеска не будет. А такой довесок Сташек мог бы сразу на месте, а еще лучше по дороге съесть. Все дети из бараков мечтали о такой удаче.

— Не спи, парень, давай карточки, сейчас посмотрим, что тебе сегодня положено. Два килограмма хлеба, кило крупы и кило макарон.

Вышли из магазина. Солнце уже поднялось высоко. Мороз немного ослабел. Здиська Земняк сжалилась над Сташеком, поделилась с ним своим хлебным довеском. Сташек любил Здиську, хоть никому в этом не признавался. Какое же это неземное наслаждение почувствовать во рту кусочек хлеба! Чуть примороженный, он постепенно тает во рту, и вкусный мякиш сползает со слюной сладким нектаром в желудок! Сташек хлеб не жует, продлевает удовольствие… Дорога через Каен пустая, они проходит мимо школы.

— Фи, обычная хата! У нас в Тлустом — вот это школа: кирпичная, целых десять классов. А какая спортивная площадка была!

— А то! А на большой перемене к еврею за мороженым сбегать можно. Я малиновое больше всего люблю.

— Интересно, как там внутри? Чему их учат?

— Писать, читать. Арифметике, наверное… Сташек, сколько будет девятью девять?

С тех пор, как в Калючем их пытался учить пан Корчинский, Сташек о школе не вспоминал. Иногда только, чтоб не забыть польские буквы, листал мамину поваренную книгу. Но быстро откладывал ее в сторону: слишком сильно она напоминала о маме, и ему становилось невыносимо грустно. Да и как можно спокойно читать о телячьем шницеле или курином бульоне, когда тут в рот нечего взять, разве что впиться зубами в старые нары. Зато, когда у кого-то нашелся «Потоп» Сенкевича, стало интересно. Читали «Потоп» вслух для всего барака. Во время чтения все собирались у печки, и было так тихо, муха не пролетит.

Когда по карточкам в магазине выдавали селедку, тетя Вера заворачивала ее в старые газеты. Мужчины из них крутили самокрутки, не обращая внимания на селедочный запах. А Сташек пробовал по газетам учиться читать. Хоть говорил он по-русски уже неплохо, с чтением ничего пока не получалось. Буквы русского алфавита, хоть часто и совпадали с польскими, значили совсем другое. Никак не мог он в этом разобраться.