Польская Сибириада

— Ну, вот, добрые люди, похоже, попали мы из огня да в полымя, — объявила бабка Шайна и перекрестилась. Бабка Шайна крестилась постоянно, надо — не надо, но на этот раз сплюнула только в одну сторону, зато смачно и зло. Кроме двух старых бараков в поселке ничего не было. Ни бани, ни столовки, ни ларька. Один из бараков был уже частично заселен. Тоже поляками, работающими в леспромхозе. Люди из Червонного Яра заняли все вместе пустой барак. Внутри было мрачно, воняло карболкой и застарелой грязью. Как и в Калючем, деревянные нары тянулись вдоль стен. Крошечные окна с выбитыми стеклами были кое-как заколочены досками. Темно, холодно. Даже печки не было, чтобы согреться, вскипятить воды на чай.

В ту ночь почти никто не спал. Мало того, что было холодно и голодно, на них набросились целые полчища оголодавших на безлюдье клопов. Кое-кто уже пожалел, что они сорвались из обжитого Калючего.

Утром на гнедом «монголе» трусцой подъехал к баракам бригадир из леспромхоза. Высокий, бородатый мужчина, по фамилии Митрофанов. Не успел он привязать коня к березе, как народ набросился на него с претензиями. Митрофанов скрутил из газеты самокрутку, закурил и выслушал все со стоическим спокойствием, а потом продиктовал полякам свои условия:

— Как есть, так есть. Чудес не будет. Работа у нас всю зиму в лесу. А весной, когда лед на Бирюсе вскроется, двинемся на плотах на сплав. Завтра подвезу вам топоры и пилы, назначу десятников, нормы, покажу, где что делать. Зарплата два раза в месяц. Что заработает, то и ваше. На эти деньги сами будете содержать себя. Бараки вам леспромхоз предоставил бесплатно. Тут в сумке у меня деньги, сейчас я вас перепишу и всем работающим выдам по 10 рублей аванса. Карточки на хлеб и другие продукты вам выдадут в нашей конторе в Каене. Сколько хлеба дают? Нормально, полкило на работника, по четверти кило — для неработающих. За хлебом и всем остальным надо ходить в деревню. Здесь ничего нет. Это были бараки для каторжан и сезонных рабочих. Печки нет? Какое дело! Сами поставите: камней и глины тут полно. В Каене есть все, что нужно: наша контора, советская власть в сельсовете, фельдшер и милиция. Ну, подходите ко мне по очереди, запишу вас на работу. И за аванс заодно распишитесь. Сегодня же можете идти в Каен за продуктами. А завтра на работу. Чуть не забыл о главном: война идет, дело нешуточное. Вы же знаете? Дисциплина труда у нас железная, чуть что, можно в тюрьму попасть.

Не все записывались на работу. Первым взбунтовался горячий Янек Майка.

— А пошли они… с такими забавами! В Калючем и то лучше было. И бараки лучше, и столова была, баня. И поляков больше, в случае чего. А тут что? Бараки с клопами и наших — кот наплакал. Я возвращаюсь в Калючее!

Сразу за ним воспротивились еще трое: Владек Журек, Болек Вжосек и один из Бырских, Юзек. Эти, невзирая на приближение зимы, решили добраться до самого Тайшета, до железной дороги, и самостоятельно искать польскую армию, польское представительство, которые вроде бы были организованы генералом Сикорским в России по договоренности с советским правительством.

Холостяки, они могли себе позволить такое рискованное путешествие. Большинство же, отягощенное семьями, такой возможности не имело. И такие, скрипя зубами от разочарования и злости, подписывали список бригадира Митрофанова и оставались в Каене. Но все в один голос заявляли, что останутся здесь только на эту зиму, которая уже давно давала о себе знать. Выхода не было, надо было устраиваться на новом месте.

Ежедневно с первыми лучами солнца взрослые отправлялись на работу в тайгу. Не было необходимости кого-то подгонять, все хотели заработать, а главное — получить продуктовые карточки. Это было тем более насущным, что из-за несчастного переезда они лишились в этом году зимнего запаса рыбы, грибов и сушеных ягод. А кроме того, уже давно распродали все, что захватили с собой из Польши. В эту зиму они остались в старой одежде. Донашивали старые валенки, истрепанные ватные штаны и фуфайки. Взрослые выходили на работу, а подростки отправлялись в Каен за продуктами. Им почти каждый день приходилось проделывать этот десятикилометровый путь туда и обратно. Когда замерзла Бирюса, дорога немного сократилась, но дети все равно возвращались в бараки только под вечер. Так в нужде и безнадежности дожили они до очередного Рождества Христова. В канители однообразных дней и ночей, снега, морозов, голода и простуд, они едва вспомнили о празднике.

Неудивительно, что святой Сочельник был таким голодным и грустным. День был обычный: старшие пошли на работу, а дети — в Каен за хлебом. Трещал мороз. Сташеку Долине было холодно. Мерзли руки, он все время прихлопывал ими, дул на них, прятал в рукава старой фуфайки. Холод сковывал ноги, порточки на нем были никудышные, тонкие, потертые, в заплатках. Он поминутно подпрыгивал, пробегал несколько шагов, потом останавливался, разбрасывал руки в стороны, как пугало, и сильно хлопал себя по бокам. Все ребята вели себя также, спасаясь от холода, кто как умел.

— Три нос, три, побелел уже!