Польские земли под властью Петербурга

Январское восстание как урок для имперских властей, а призрак сепаратизма как учитель – этим объясняется и та интенсивность, с которой центральное правительство занималось Польшей и которая ни в какой другой имперской провинции не встречалась. При Александре III 30% всех резолюций, подписанных им по представлению Комитета министров, касались именно этого региона. Такое доминирование проблематики польских земель в работе центральных учреждений империи не может быть объяснено исключительно экономической мощью этой периферии или ее важным военно-стратегическим положением. И лишь в ограниченной мере оно объяснялось тем, что даже после военного триумфа 1864 года данные территории остались беспокойными. Высокий процент мероприятий центрального правительства, касавшихся именно Польши, отражает центральную роль «польского вопроса» в переориентировке концепций империи и формировании представлений русских о себе во второй половине XIX века.

Январское восстание в Царстве Польском положило начало и формированию более или менее обширной российской публичной сферы. В 1860‐е годы дискуссия о «неблагодарных поляках» форсировала и споры по поводу того, что такое империя и какую роль должны играть в ней русские. В то же самое время, отграничивая себя от «мятежных поляков», русские обсуждали и формировали новый образ себя, обладающий новыми признаками идентичности. Этот общественный дискурс об империи, о русских, о русском языке косвенно оказывал действие и на должностных лиц самодержавного режима, хотя государственные чиновники и сохраняли в своих мыслительных категориях и правилах деятельности значительную автономию по отношению к общественному мнению825.

Горьким разочарованием в полюбившихся априорных представлениях о славянском братстве и союзничестве объясняется резкость тех реакций на восстание поляков, что последовали в российской публичной сфере: ведь это не «дикарь» поднял оружие в труднодоступных и непроглядных горах Кавказа, а славянский «братский народ» снова призывал к «мятежу». Если уже события 1830–1831 годов положили начало процессу разграничения в кругах образованного российского общества, то после 1863–1864 годов этот процесс стал значительно интенсивнее. Январское восстание весьма способствовало тому, что образ себя у русских формировался все более явным образом как противоположность той католическо-западной европейскости, типологическим проявлением которой считали «поляка».

Кроме того, Январское восстание способствовало и тому, что в многочисленных представлениях о том, что значит быть русским, все более важное место стала занимать мысль о приоритете русских в империи. Эта мысль имела эффект, действовавший одновременно в двух направлениях: во-первых, империя и сохранение ее целостности все больше перемещались в центр самосознания русских; во-вторых, требования признать за русскими первое место в империи становились все более популярными и громкими. Сужение значения «народности» – этого неоднозначного понятия в уваровской триаде – до «русского народа» произошло именно тогда, после польского восстания. Официальная «народность», которую пропагандировала бюрократия еще с 1830‐х годов, теперь, путем отграничения себя от польского Другого, все более превращалась в прерогативу русских выступать «господствующей народностью»826. В этой связи актуален был и усиливающий эффект религиозного антагонизма, ведь противостояние с «латинством» мятежных поляков укрепляло православие в роли главного признака русской культуры, каковым оно и оставалось затем до конца существования империи. Точно так же католицизму суждено было занять и сохранять важнейшее место в польских проектах идентичности поляка: в российско-польском конфликте религиозные признаки взаимно увеличивали значение друг друга и закрепляли конфессиональную парадигму, в которой мир был разделен на «своих» и «чужих».

Таким образом, некоторые из столпов национальной русской идентичности были утверждены – а то и вовсе впервые помещены в центр идентитарных проектов – именно в результате публичного возмущения «неверными» польскими подданными. Конечно, в значительной своей части эти дебаты были старше: они определяли еще спор между западниками и славянофилами в 1830–1840‐е годы. Но Январское восстание привело к тому, что противопоставление Европы и России стало абсолютно главенствовать на российском рынке мнений – независимо от того, какие альянсы заключали представленные на нем лагери827. Тем самым в большой мере был предопределен духовный горизонт позднейших русских националистов.