Польский рассказ

Мы пьем до дна. Все имеет свой конец, все. Берем по сигарете. Грегор подает прикурить дрожащей еще рукой, мне даже не по себе оттого, что он так, по-бабьи, раскис.

Грегор тянется за бумажками, на которых записаны песни. Мы просматриваем их. Рыжий молчит, глядя на свои обгрызенные ногти.

— Слушай, может, выучим вот эту? — предлагаю я Рыжему.

— А что это?

— «Шахтерский род, живи вовеки…»

Рыжий отмахивается, как от мухи. Верно, думает, что я собираюсь в полный голос прочитать весь текст.

— Это же гимн. Гимн и так каждый может спеть.

— Ты-то сможешь, но из тех четырехсот, что живут в нашем доме, немногие знают этот гимн. Даже и не ведают, что есть у них такой. А вот «Пангахо», «Буона сера» или «Алабаму» — поют. Правду я говорю?

Я уверен, что говорю правду. И чувствую от этого некоторое внутреннее удовлетворение. Ведь я сюда, что там скрывать, явился позже других. Меня называют «Свистуновский» или «книжный червь», потому что я либо свищу, либо книжку читаю. Пусть их думают про меня что им заблагорассудится. Я тоже приехал сюда больше из любопытства, чем из нужды. Клондайк. Так говорили: Шленск — это польский Клондайк. А я читал о настоящем Клондайке и теперь познаю Шленск. А что, жизнь тут вполне нормальная, и если нам чего недостает, так только солнца. Для Шленска надо соорудить огромное солнце, чтобы светило и днем и ночью.

— А зачем они эти бумажки раздавали? — спрашивает Грегор.

Ему хочется поговорить. О чем угодно. Еще сегодня и завтра. Потом Грегор переберется в поселок и будет спать с Веронкой. Не упустил ли он чего-нибудь из-за этого упрямого выжидания? Столько ночей… А интересно, повторит Грегор когда-нибудь это свое «я никогда не буду шахтером»?

— Это доказывает, что в горном деле сегодня дела лучше, чем вчера. Ренессанс, понял? Когда находится время возобновлять традиции — это хорошо. Песни, плюмажи, теплые чувства — все это имеет прямое отношение к слову «братство». Шахтерское братство, рука об руку.

— В этом есть смысл, Грегор, — подхватываю я слова Рыжего. — Помнишь? Когда над нами крепь села, ты шарахнул меня так, что в глазах потемнело. Если б не ты, остался бы я в том забое.

Грегор берет бутылку и разливает вино. Надо открыть следующую.

Мне нравится наш разговор. Есть в нем некоторая философичность, но ведь это же вечер, и мы избегаем более конкретных тем.

Внизу кто-то распахнул окно. Слышен звон бутылки. Потом пьяные крики и ссора. Мне тут хорошо, ну конечно же, мне хорошо в этой нашей комнате с бежевыми стенами. А те, внизу, еще обтешутся, разве у нас сначала не так же было?

— Ну, не такие уж они дураки, чтобы воскрешать этого… Подземного Казначея и всяких там чертей…

— Тесть, что ли, это сказал? — спрашивает Рыжий.

Грегор внимательно вглядывается в Рыжего. Но тут же убеждается, что Рыжий и на этот раз настроен добродушно.

— Вот дьявольщина, подумать только, у меня будет тесть. И кто? Завада.

— И жена, — добавляю я, а в голове у меня декабрьские ночи.

— И Мариола, наконец-то, — уточняет Рыжий.

Грегор бьет его по спине. Мы смеемся. Кто бы подумал, что Грегор отколется первый. Рыжий прокашливается, поправляет ворот желтой рубашки.

— На что он, этот дурацкий Казначей. Сказки с жизнью не свяжешь. У нас «Донбассы», наши комбайны, врубмашины. В этих тушах такие души! Слыхали, как они ревут? Видали, как блюют? Углем блюют, эти запьянцовские души. Ведрами самое лучшее масло хлещут. Чистое сокровище, а вы, паразиты, лупите по ним кайлом. Вместо того чтобы гладить, как свою девушку.

Я уже говорил, что Рыжий инженер-механик? Так у него, кроме знания, есть еще и бзик. А насчет кайла — так это чистая правда. У нас кайло и отверткой служит, и амперметром, и вообще кайло — это святое дело. И только мечтатели болтают, что кайлу конец придет.

— Выпьем за здоровье Оттона, — предлагает Грегор.

Оттон — это четвертый. Он дежурит в спасательной команде. Сидит сейчас на станции с кислородной маской на груди и думает небось, что мы опорожняем бутылки, только чтобы их опорожнять.

Выпивая третий стакан, мы думаем о нем.

Мне становится вдруг грустно. Завтра я увижу Грегора, когда он в нарядной будет танцевать с Веронкой. Не знаю, вернется ли он на ночь в наш дом. Вообще к нам он уже не вернется. Встретимся как-нибудь по дороге или у кино и скажем друг другу: «Привет! Как жизнь?»

Грегор. Рыжий. Оттон. Я.

Завтра наш праздник. Хотелось бы поглядеть, как Рыжий будет петь. Я, пожалуй, пойду на торжественное заседание, хотя не люблю зрелищ, на которых награждают орденами старых, уходящих на пенсию людей.

Пойду и погляжу на нашего Рыжего.

Нет, не бывать у нас сегодня веселью. Грегор вглядывается в вечернюю глубь, а может быть, смотрит на свое отражение в окне. Ему двадцать четыре года. Рыжий тянется за бумажками с песнями, сейчас он скажет: «Смешно, а?» Мы не отзовемся.

Я встаю, иду включить радио. Где мои туфли?

Сейчас будет веселая музыка.

Перевод Ю. Абызова.

Юлиан Волошиновский ВИСЛА