Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Узнав об этом, гетман и бояре приняли решение захватить Лжедмитрия II в Николо-Угрешском монастыре, где он находился вместе с женой, направив к обители войско. Лжедмитрия II, однако, предупредили, и он поспешно бежал из монастыря на юг со своей свитой и частью русских приверженцев. Как сообщал гетман Сигизмунду III, помимо домашних слуг его и Марины на юг ушел лишь отряд из 500 человек, состоявший из детей боярских и донских казаков. Из польского войска никто за ним не последовал. Русские люди, оставшиеся в лагере Лжедмитрия II и в лагере Я. П. Сапеги, по оценке С. Жолкевского около 2,5 тысяч человек, принесли присягу королевичу Владиславу[897]. Точность сообщения Жолкевского в определенной степени подтверждают данные другого источника — записи в дневнике похода Я. П. Сапеги. Так, в нем отмечено, что в ночь с 6 на 7 сентября русских людей, находившихся в лагере Я. П. Сапеги, посетил Салтыков и от имени гетмана заверил их в его расположении[898], а 5/15 сентября приехавший из Москвы сын боярский Зубатый (видимо, из известного костромского рода) привел к присяге на имя королевича находившихся в том же лагере донских казаков[899].

В записках Жолкевского сохранилось сообщение об одном важном эпизоде, имевшем место после того, как русские служилые люди из войска Лжедмитрия II принесли присягу королевичу. Их верхушка, по выражению Жолкевского «бояре и лучшие паны московские», обратилась к гетману с просьбой, чтобы за ними сохранились думные чины, полученные ими от Самозванца. Гетман поддержал их просьбу и просил бояр в Москве принять их «по-братски», что, по его мнению, способствовало бы уходу и других служилых людей от Лжедмитрия II. Бояре ответили, что готовы принять их как заблудших братьев, но о признании за ними думных чинов не может быть и речи[900]. Хорошим комментарием к этому сообщению Жолкевского и свидетельством сильного раздражения знатных родов против «новых людей», пытающихся, пользуясь Смутой, проникнуть в ряды правящей элиты, могут служить высказывания боярина кн. В. В. Голицына на смоленских переговорах. Говоря о себе как о человеке, занимающем в Думе место, по праву принадлежавшее его предкам, князь, принадлежавший к одному из наиболее знатных аристократических родов, одновременно подчеркивал: «И не купленное было у нас боярство, и не за Москвою в бояре ставлены, и вору добра не искивали, и крест не целовали, и у вора не бывали, и ничего от него не хотели»[901].

Исход этого эпизода достаточно ясно показывает, что после заключения августовского договора положение дел было далеко от того, чтобы гетман мог диктовать московским «чинам» свою волю.

Как представляется, наиболее важное значение этот эпизод имел именно для бывших сторонников Лжедмитрия II. Дело было не только в том, что, столкнувшись с отказом, часть его бывших думцев решила вернуться к своему государю[902]. Еще более важно, что этот эпизод показал бывшим тушинцам, вернувшимся в Москву с армией С. Жолкевского, что только при поддержке Сигизмунда III они могут надеяться занять видное место в рядах русской правящей элиты.

Как бы то ни было, Лжедмитрий II бежал, его русское войско под Москвой распалось, связи его с польско-литовским войском оказались разорваны, и начались переговоры с гетманом об условиях перехода сапежинцев на королевскую службу. Переговоры продолжались долго, но после обещаний (в том числе и письменных) гетмана и офицеров его армии поддержать их ходатайства перед королем 14/24 сентября бывшее польско-литовское войско Лжедмитрия II двинулось от Москвы «кормиться» в Северскую землю[903], где должно было столкнуться со служилыми людьми, сохранявшими верность Самозванцу.

Именно тогда, когда русской столице перестала угрожать серьезная внешняя опасность, члены Боярской думы поставили перед гетманом вопрос о необходимости размещения в Москве польско-литовского гарнизона.

На переговорах с русскими послами в 1615 г. уже после окончания Смуты Александр Госевский говорил о том, что членов Думы обеспокоили отъезды детей боярских к «вору», начавшиеся сразу после заключения августовского договора: на третий день бежал Михаил Богучаров «с товарищи», а через два дня за ним последовал Федор Чулков (один из членов тульской дворянской семьи?) «с товарищи»[904]. Непонятно, чем могли напугать бояр отъезды нескольких детей боярских в условиях, когда армия Лжедмитрия II распалась, а в Москве находилось многочисленное дворянское войско.