Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Существенно по-иному описывают обстоятельства, при которых произошел ввод польских войск в Москву, современные событиям польские источники. Это присланное Жолкевским сообщение из Москвы[917], вошедшее в дневник похода Сигизмунда ІІІ[918], и письмо Яна Гридича Льву Сапеге от 7 октября[919]. Ряд важных деталей можно обнаружить в материалах, подготовленных для переговоров 1615 г. русской стороной.

Согласно первому из этих источников, когда 26 сентября А. Госевский приехал в Москву, чтобы договориться с боярами о выделении домов для размещения войска, какой-то монах ударил в колокол, созывая горожан, с криком, что в город вступает польское войско. Этот призыв, очевидно, встретил такой отклик у жителей московского посада, что «были в страхе бояре сами и пришли сразу к его милости пану гетману, чтобы еще с этим (т. е. вводом войска) до третьего дня задержаться». Очевидно, что в отличие от членов Думы население Москвы видело в польско-литовском войске чужую, враждебную силу, вовсе не хотело видеть его в городских стенах, и бояре были вынуждены с этим считаться. Как увидим далее, против ввода войск в Москву выступали не только посадские люди.

Новое, еще более серьезное столкновение на этой почве произошло 1 октября, когда против ввода войск выступил патриарх; созвав большое собрание горожан и служилых людей[920], он резко выступил на нем не только против ввода войск, но и против всей политики, приведшей к заключению августовского договора. Наиболее подробно высказывания патриарха переданы в письме Гридича. Патриарх призывал не верить обещаниям польско-литовской стороны, «так как народ литовский никогда не соблюдал слова, данного Москве, всегда был ее врагом». Конкретным примером этого являются действия гетмана. Он позволил «вору» уйти из-под Москвы и не предпринимает против него никаких действий. Русское войско высылают против Лжедмитрия II, а польское войско хочет тем временем войти в столицу. Патриарх призывал закрыться в городе и силой не допускать туда гетмана и его войско.

При низложении Шуйского, а затем при заключении августовского договора политические решения были приняты московскими «чинами» несмотря на противодействие патриарха, с мнением которого не посчитались и которого довольно грубо поставили на место. Однако за сравнительно недолгое время, прошедшее с момента подписания договора, в настроениях горожан и находившихся в Москве служилых людей стали происходить перемены, способствовавшие усилению позиции патриарха. Доводы патриарха, по-видимому, встретили такой отклик со стороны участников собрания, что он счел возможным потребовать от членов Боярской думы, чтобы они явились к нему, а когда те отказались, ссылаясь на то, что заняты «государским делом», патриарх заявил, что тогда он сам придет к ним со всеми участниками собрания. Бояре были вынуждены явиться и в течение двух часов опровергали доводы патриарха. На помощь боярам поспешил А. Госевский, сообщивший через кн. Василия Черкасского[921], кто будет командовать войском, посланным под Калугу, и обещавший, что это войско будет отправлено в ближайшие дни.

После этого настроения участников собрания изменились, и бояре воспользовались этим, чтобы снова в достаточно грубой форме поставить патриарха на место: «расходясь, то сказали патриарху, чтобы смотрел за порядком в церквях, а в земские дела не вдавался, так как перед тем никогда того не бывало, чтобы попы государскими делами распоряжались». Однако о единодушном одобрении действий бояр говорить не приходится, так как в сообщении Жолкевского указывается, что четырех человек бояре приказали посадить в тюрьму, а на следующий день Михаил Глеб. Салтыков, кн. Голицын (Иван или Андрей Вас.), Федор Ив. Шереметев и дьяк Иван Тарасьевич Грамотин специально объезжали «бунтовщиков», «громя» их и «напоминая»[922]. В этих четырех лицах и следует, вероятно, видеть тех неназванных членов «синклита», которые, по свидетельству «Нового летописца», особенно активно добивались введения в Москву польского гарнизона.

Все это показывает, что, несмотря на принятие московскими «чинами» важного решения об избрании польского принца на русский трон, у них в полной мере сохранялось осторожное, подозрительное отношение к стоявшим под Москвой «литовским людям». Ничего удивительного в этом нет, так как само это решение и принималось для того, чтобы польско-литовские войска ушли с русской территории. Лишь надежды на то, что с помощью этих войск удастся избавиться от «вора», заставляла московские «чины» мириться с присутствием королевской армии под Москвой. При появлении осложнений эта настороженность сразу же проявилась. Правда, боярам удалось овладеть ситуацией, но их успех был непрочным, тем более что обещание выслать польско-литовские войска под Калугу так и не было, как увидим далее, выполнено.