Полупрозрачный палимпсест

Проснувшись, он минут пять пытался реставрировать уже таявший по краям сон. Там он бродил по городу, столичному, с большими зданиями, не город, а град, знакомый только по того же рода сновидениям, а наяву никогда невиданный, непохожий на Москву, ни на Петербург, ни на Берлин, и, само собой разумеется, ему необходимо нужно было торопиться, где-то было что-то назначено, но подходил все не тот автобус, а нужный уже отходил, и он едва успел в него вскочить, но потом вдруг очутился на каких-то задворках, стоя на большой высоте спиной к глухой стене из серого кирпича. Он не знал, как взобрался сюда, но теперь, осмотревшись, увидел, что не может спуститься: узкий выступ, на котором он стоял, раскрошился и справа и слева, и тут и там сходя на нет. До земли было аршин двадцать, не прыгнешь, да еще у него по сумке в каждой руке. Единственный способ устоять (уже кружилась голова и слабели колени) – это завести обе руки за толстую железную жердь или трубу, шедшую параллельно стене на разстоянии двух вершков от нее и как-то вмуровленную в нее концами, и так держаться, но от этого ломило в плечах и долго так не протянешь. Во дворе что-то делала, склонившись, какая-то женщина, и он слабым голосом крикнул «помогите!», и она разогнулась и посмотрела на него, заслонившись от солнца локтем, и он тотчас понял, что помочь ему трудно, ибо даже и лестницу, найдись она, некуда приставить. Испуганный, он сделал внутреннее усилие, чтобы переменить сценарий, и действительно очутился на земле в другом, безотносительном к прошлому месте и скоро проснулся.

У себя в конторе он не был со среды из-за приступа люмбаго, по временам мучившого его еще с Ландсберга, где приходилось вот именно сидеть по целым дням: работать в этого класса тюрьмах не полагалось. Тем не менее, как всегда по понедельникам, он перед службой пошел в гимнастический зал для офицеров на Гердерштрассе. По утрам тут почти никого не бывало, и он полчаса, до первого пота, поднимал в два приема чугунные калачи и раскачивался на брусьях. Он надевал нательную рубашку по-русски, сначала всовывая голову, а потом только по очереди одну и другую руку в пройму, а немцы сперва суют руки в рукава, а потом уж нахлобучивают всю рубашку через голову и оправляют ее на груди, потом на спине в штаны с висячими по бокам, как хомуты, помочами, которые потом вешают на плечи, поддев большими пальцами и еще проводя ими взад-вперед, словно проверяя натяжение. Потом вернулся домой, быстро выпил чашку кофе с кренделем, держа его двумя пальцами и отставляя гребешком три остальных. Руки у него были, как принято писать в романах, «холеные» или «женские»: маленькие, белые, с выпуклыми, кругло обрезанными ногтями, с ровными пальцами и выдающимся средним. Венчальное кольцо он носил на левой; изнутри по кругу был выгравирован немецкий вирш, который можно было бы перевести – «у кольца нет конца».

3