Полупрозрачный палимпсест

Лорд Дурам, старого дворянского рода Ламбтонов, был на семь лет старше Пушкина. Очень молодых еще лет он сделался чрезвычайно заметен сначала в нижней, а потом в верхней палате парламента, как блестящий политик и оратор, человек твердых начал и новых взглядов, с сильной жаждой деятельности. По семейному обычаю он принадлежал к партии Вигов и своими дерзкими предложениями коренных реформ парламентской системы заслужил в свете прозвание «Джека-радикала». Владея множеством угольных копей на севере, приносивших огромный и не облагавшийся податью доход, Ламбтон был один из самых богатых людей Англии, много издерживавший на внешний блеск и роскошные удобства, но и очень много тративший на улучшение условий жизни своих рабочих (а они по смерти Дурама по подписке поставили ему памятник на высокой горе, сохранившийся до сего дня), снабжавший крупными пособиями будущего первого короля бельгийского Леопольда (дядю будущей королевы Англии Виктории) и снарядивший на свой счет корабль первых колонистов Новой Зеландии (которые в конце концов предпочли туземным дикарям австралийских ссыль-ных преступников). Отчасти из-за своей природной вспыльчивости, отчасти же вследствие несчастий, постигших его в семейной жизни, Дурам бывал порой (особенно во время случавшихся приступов его болезни) резок, даже груб и несправедлив, но только в отношениях с ровней; с нижестоящими же, напротив, бывал неизменно любезен и щедр. Поэтому у него было немало очень сильных недругов (в их числе Вильям IV, король Англии во время посольства Дурама в России), но, с другой стороны, его очень любили подчиненные и просто на руках носили английские разночинцы, и вообще он был весьма, как говорят, популярен. Больше всего его память чтут в Канаде, куда он был назначен правителем после своего посольства в России: благодаря его чрезвычайно решительным и изобретатель-ным действиям Канада сделалась из заброшенной, грозившей развалиться колонии жизнеспособным и политически благоустроенным доминионом.

Потеряв тринадцатилетнего сына, Дурам согласился принять в 1832 году предложение Пальмерстона ехать в Россию с особой миссией (главным образом предстояло вести сложные переговоры по бельгийскому вопросу – в чем он не мог, между прочим, не встретить сильного сопротивления Геккерена, правительство которого противодействовало усилиям Англии в этом деле). Это его посольство было кратковременным, всего несколько месяцев, и относительно успешным, хотя, может быть, главным его последствием для англо-русских отношений в 1830-е годы оказалось то неожиданное обстоятельство, что между Дурамом и императором Николаем установились искренние и теплые отношения, которые сделались еще более доверительными во время полномочного посольства Дурама в 1835–1837 годах. Это трудно было предположить, так как вообще русское правительство подозрительно относилось к партии Дурама, и в особенности к либеральному правительству графа Грея, тестя Дурама, с его радикальной реформой (а предложения Дурама в парламентской комиссии были еще радикальнее и были приняты только в конце века). Сложность этих несколько парадоксальных отношений состояла в том, что прямота и ум Дурама заслужили ему уважение и личную приязнь Николая, а в то же время в Англии, где после подавления польского восстания русского императора считали извергом, о Дураме писали в газетах, что он «теперь более русский, чем англичанин» и не ведет достаточно твердой линии в Петербурге; первое было глупо, последнее несправедливо.

В конце мая 1837 года, перед тем как покинуть Петербург навсегда, Дурам был награжден как своим недругом – королем английским (орденом Бани, пожалование которого было самым первым официальным актом только что вступившей на престол королевы Виктории, ибо Вильям умер, когда Дурам был на пути в Англию), так и своим другом – русским императором (орденом Св. Андрея Первозванного), который особым письмом к «брату нашему Вильгельму» просил позволения Дураму принять русский орден, а потом, опасаясь, что король Вильям, скончавшись, не успел прочитать это письмо, писал о том же к «сестре нашей Виктории», – и восемнадцатилетняя королева отвечала, что, хотя английский закон не дозволяет английскому подданному принимать иностранные награды, она в сем случае рада сделать исключение.

4