Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Нет, Броня не симулировала. Как рассказала Алексею шепотом мать, трясясь от пережитого, Броня сначала хотела, судя по всему, спрыгнуть с балкона (там нашли окурки в помаде), но испугалась высоты. И поэтому выпила все снотворные таблетки, которые имелись дома.

— Я спала и не спала… Думаю, чё-то тихо у ней, пошла, заглянула — а она на полу.

Старуха вызвала «скорую», Броню спасли.

Врач-реаниматор, седой, как одуванчик, маленький ловкий мужчина, поведал Алексею Александровичу, что давно не видел такой сильной женщины. Когда она пришла в себя, так металась, рвалась к окну. Обычно в этом состоянии лежат как бревно, — медсестры и дежурные врачи еле удержали…

И жаль ему ее было, и ненавидел он ее, эти мокрые глаза, похожие на вареные луковки, когда она с больничной койки простонала:

— Вернулся? Я знала — не бросишь меня… Митька сказал: если отец нас бросит, пойду в бандиты.

Дома Алексей Александрович взял своего уже долговязенького востроносого сына за руку, усадил перед собой и спросил:

— Это правда, ты пригрозил пойти в бандиты, если я… ну, в общем уеду?

— Правда, — дерзко ответил мальчик, глядя на него жгучими глазами Брониславы. А вот губы у него твои, Алексей. Нервные, мягкие.

Алексей Александрович обнял костлявого мальчика и не знал, что ему сказать.

— Давай пожарим яичницу, — предложил наконец. — Хочешь?

— Ага, — ответил сынок, шмыгая носом, как Буратино, и приглаживая вихор.

— Я все равно уйду, — сказал он ей недели через две, сам не понимая, зачем это говорит. Он же все ей и так высказал. Но вот повторил словно играючи, задумчиво глядя на жену.

В эту минуту Бронислава, уже румяная, веселая, терла на зубастой терке морковь, и ее телеса, особенно ниже талии, смешно мотались вправо-влево.

— А я тебя зарежу, — так же легко, словно бы даже весело ответила она. — Где наш немецкий… ну с зазубринами? Или ножницы большие… — Обернулась и рассмеялась, показав ослепительные дельфиньи зубы. — Всего тебя на фантики.

5

Среди лета Галя Савраскина неожиданно исчезла. По слухам, улетела к мужу в Киев. А кто-то говорил, что в США. Вместе с мужем?

Из госархива как-то позвонила Шурочка Попова — Алексей Александрович, слова не сказав, повесил трубку. Не надо маленькой девчонке связываться с измученным немолодым человеком.

Телефон затрезвонил снова — наверное, опять она, не стал поднимать трубку. Что делать? Как жить? Забыться помогала водка, вернее, лабораторный спирт, но все сильнее скулила печень.

Нехаев, любитель пива, убедил Алексея Александровича, что пиво для печени полезно…

— Оно об-бволакивает… ла-ласкает…

После работы стали покупать «Сибирскую легенду». И, опьянев от пива, как от водки, Алексей Александрович подолгу бродил потом душными июльскими вечерами по улицам, по которым когда-то провожал Галю Савраскину домой.

Броня, разумеется, видела мужа насквозь. Однажды, придя на работу, он заметил на полу, на лиловом линолеуме, несколько разбросанных фотокарточек. Что за сор? Пригнулся, всмотрелся — это же лицо Галины! Сфотографировали на улице со стороны и раз даже в упор — Галя, видимо, не заметила. И на каждом снимке пририсованы черным фломастером усы и очки.

— Кто постарался? — сатанея, процедил сквозь зубы Алексей Александрович. Но в лаборатории еще никого не было, он пришел первым.

Бледный, взмокший, собрал фотоснимки с пола и сунул в карман. Когда явился Нехаев, завлаб хотел было устроить допрос, но его осенило: это, конечно, жена. Или Шурочка.

Оказалось, что они вместе, веселясь, это подстроили. О чем и поведала по телефону шепотом, с паузами, бывшая подруга Брони Эльза, которая однажды приходила к Левушкиным-Александровым в гости.

— Увеличили, у нас в архиве своя мастерская, а потом рисовали… Бронька жестокая. Вот про меня один мальчик в газете написал положительную информацию, а она теперь ревнует, премию срезала…

Ах, Броня! Сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая…

И ты, Шурочка. Тоже, тоже.

Бронислава стала вдруг лучшей подругой матери Алексея, прямо-таки стелилась перед нею.

— Мама, я боготворю ваше поколение. Вы — поколение созидателей.

Когда садились завтракать, рыкнула на сына:

— Отдай бабушке хороший стул, сам сядь на табуретку!

— Да зачем? — испуганно посмотрела на нее старуха. Чего еще задумала невестка?

— Давай-давай, садись, мама. Вот мед, вчера купила, сама еще не пробовала… Как тебе? Ну я тебя прошу, отведай! Я не разбираюсь.

— Да мне нельзя — пост…

— А что можно?

— Ничего нельзя.

— Мамочка, нехорошо… Мед — это не мясо, не сыр, а? Ну немножечко, дорогая?

Старуха, съежившись, краем ложечки прихватила каплю меда.

— Хороший.

— Так ешь, мамочка!

Алексей Александрович изумленно смотрел на супругу. Она решила теперь через дружбу со свекровью держать его возле своего белого бедра? Надолго ли хватит тебя, бешеная? Мать и рада и не рада этой неожиданной ласке.

Ощущение накапливаемого напряжения… Что, какое теперь слово столкнет бешеную пружину с крючка? Или Бронислава отныне уверит себя, что любит старуху, и, поскольку ни в чем не ведает меры, будет крикливо заботиться о ней, надеясь через это растопить сердце супруга?