Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

У Алексея Александровича все сильнее болит голова. Ничего не помогает. Словно под череп что-то попало. Решил опять напроситься на прием к психиатру Цареву. Тот мягко ответил в телефон:

— А я уже жду вас. Приходите, дорогой коллега.

В коридоре психдиспансера несколько женщин, переглянувшись, поздоровались с Алексеем Александровичем. Он раздраженно кивнул. Кто такие? Разговоры теперь пойдут. Ну и черт ними! Сел в кресло, закрыл глаза, хотел смиренно дождаться очереди, но кто-то, видимо, шепнул врачу — тот выглянул из-за двери и пригласил в кабинет.

Сегодня психиатр был весел, несколько раз нагнулся и погладил белую кошечку, сидевшую под столом. Похвастался, что защитил докторскую и стал отныне как бы ровней Левушкину-Александрову.

— Ну-с, теперь поговорим. Давайте прямо, первыми попавшимися словами, они самые верные… — Он отошел к окну и кивнул.

И пациент, угрюмо глядя против света, вдруг рассказал о себе все начиная со студенческих времен, с его измены девушке Гале. Про свою сломанную жизнь… и про невероятный поворот в поведении жены…

Врач помолчал.

— Я кое о чем догадывался, конечно. Да и знал, город маленький. Что касается Брониславы Ивановны, это обычная реакция. Метание от истерики до вселенской любви… — Он подошел и сел рядом, как в кинозале, на соседний стул. — Курить будете?

— Нет.

— Губы горят? Помню. Надо что-то предпринять, чтобы успокоить ее. В ней накапливается страх, что вы все-таки уйдете. Накапливается решимость что-то натворить, коли раз уже была попытка…

— Ну зачем, зачем я ей?

Врач, разведя руками, хмыкнул:

— Боюсь, Алексей Александрович, это ваша судьба.

Хотелось заорать, как умеет орать Кукушкин, на весь мир! Алексей Александрович кивнул, поднялся. И уже от дверей, глядя исподлобья, спросил — и страшные слова вылетели легко, как бы даже весело:

— Может, мне тогда самому? Уже не раз думал. Все надоело.

Царев сделал круглые глаза. Он явно что-то упустил в беседе с пациентом. Нахмурившись, походил взад-вперед и веско молвил:

— Не имеете права так говорить. Вы известный ученый. Вас знают и в Москве, и на Западе. О вашей «Трубе» рассказывали по НТВ. Работайте! Бывает так, что любовь уже ушла… и надо только работать.

— Я бы работал. Но не могу. Мозг — как муравейник зимой. Понимаете?

— Хорошее сравнение. Надо его согреть. Давайте, проведу сеансы гипноза. Только здесь необходимо ваше согласие, ваша уступчивость…

Алексей Александрович покачал головой. Нет, он не хотел, чтобы копались в его подсознании. Он как-нибудь сам.

— Вот все вы так, дорогие интеллигенты! Ноете, а от помощи отказываетесь. При всем современном уме — пещерные люди. Как же на Западе будете жить?

— Я туда не собираюсь.

— Все равно же уедете. И очень скоро.

— Откуда вам известно? Я русский, я тут буду жить.

— Патриот, да? — То ли злость охватила Царева, то ли обида отвернулся к окну. С минуту молчал. Деланно рассмеялся. — А вот уехали бы, взяли власть в Америке в свои руки… имею в виду науку. Кстати, там и так уже четверть наши… И случилась бы замечательная рокировка: их шпионы здесь, а наша группа влияния там. Вот тебе и конвергенция, и глобализм… и никаких войн. — Он обернулся к Алексею. — Тоже бред. И у меня бывает. Подсел к столу, выписал несколько рецептов. — Хоть вот это купите… умоляю! Укрепляет на клеточном уровне. Но если что-то начнет происходить вот мой домашний телефон.

Когда Алексей Александрович пришел домой, Бронислава сидела в спальне в старых джинсах и тренькала на гитаре любимую песню Алексея «Сиреневый туман». А когда увидела его в дверях, еще и запела, замурлыкала. Пьяна? Зачем именно это поет? Зачем мучает?

— Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…

6

Он полетел в Санкт-Петербург на совещание по экологии, получив официальное приглашение и показав его, как бы между прочим, жене и матери. Он был рад — его давно никуда не приглашали с серьезным докладом, который обещали еще и оплатить.

Но, когда перед началом совещания позвонил домой, мать прорыдала в трубку:

— Сыночек, она опять…

— Что? Что?!

— Вены себе… в ванной…

— Где она сейчас?

— В больнице. Говорят, живая… — Мать завыла в трубку.

Бедная мама! А что испытал Митя, даже трудно представить.

— Я вылетаю, успокойся…

И Алексей Александрович вернулся в Сибирь, так и не прочитав своего доклада, которому прочили внимание и славу. Что ж, судьба не спит, ведет железной рукой именно туда, куда не хотелось бы Алексею. Господи, за что?!

За все.

— Ну зачем ты, Броня? — спросил он, входя в палату.

Жена лежала перед ним на покатой койке, бледная, будто ей сметаной намазали лицо, дышала хрипло и часто. Шевельнула запекшимися губами:

— Я думала, бросил… Ты не бросишь меня? Нас в городе уважают… Я стану депутатом, мне обещали… Ты получишь Нобелевскую… Я верю. Вот никто из твоих друзей не верит, а я верю…

— Перестань.

— Хорошо. Поцелуй меня. Пока я жива.

Он прикоснулся губами к белой щеке и вышел.