Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах

– Да что ты, чиф, в самом деле, – переглянувшись с Дедом, усмехнулся капитан. – Десять, сто… Мы же не по воздуху летаем, якорь в нос, а ветер – не течение. – Он как-то подобрался всем телом, точно солдат для броска в штыковую атаку, глаза прищурились. – Так, ребята! Надо попытаться. Топлива у нас на семь-восемь часов. С нашим теперешним ходом это как раз до дома. А ветер – ну что ж, если сейчас одолеем его, из бухты вырвемся, то он же нам попутным станет. Всё, решено! Дед, ты иди в машину и… ну, сам знаешь, держись, короче!

Пологую бухту, казалось, выгнуло ветром, как парус. Не шутки тридцать метров в секунду. Как прорваться сквозь тугую такую парусину? Да еще и на подранке, чапающем по пять узлов…

Якорь выбрали, наконец, но с места почти не сдвинулись. А ведь дизель молотил на пределе. Боцман спрятался в тамбучину, но вниз не спускался: чуял, что снова могут понадобиться оба – и якорь и он.

Капитан сам встал к штурвалу. Старпом держался за рукоять дистанционного управления двигателем, хотя в этом не было надобности: ход сбавлять ни к чему, а добавлять некуда. Валька вжался в угол на левом борту и вцепился в дверную ручку.

Желая хоть как-то стронуться с заколдованной точки якорной стоянки, Петрович всего на два-три градуса переложил руль вправо. Но и этого хватило. Ветер тут же засвистел в Валькиной двери, а нос сейнера круто пошёл вправо, подставляя борт волне, оскаленной, белозубой, готовой загрызть.

Минут пять, наверно, долгих и жутких, как на краю обрыва, – руль-то уже лежал «лево на борт», – «Тур» словно раздумывал, вернуться ли ему на курс, где предстоит неравная борьба со штормом, или же сдаться сразу на милость ветра и волн, не тратить сил напрасно.

Валька видел, Петровичу дорого стоили эти пять минут. Да и ему самому картинка представиться успела: сейнер-подранок трепыхается в волнах, а ветер жмёт и жмёт его к скалам, вон к той, что утюжком торчит в бухту. Прибой там классный – от подножья почти до вершины достаёт. И вот подлетает туда верхом на хорошей волне «Тур», и раздаётся… Да, это смотря откуда слушать. Если отсюда, издалека (пока, слава Богу, издалека), то хрупнет судёнышко яйцом, как мотобот…

Два часа сражался «Тур» с озверелыми волнами и стервенеющим ветром, временами врывавшимся в бухту прямо с востока, в считанные минуты отбрасывая подранка назад на те несколько метров, что сумел он отвоевать…

Ветер заходил к норду, а сейнер уже огибал южный мыс бухты-ловушки, которая не захлопнулась едва-едва…

Через четыре часа «Тур» ошвартовался у родного пирса. Он осторожно, нежно, считай, ткнулся носом в тумбу, размочаленную форштевнями собратьев, и матрос накинул на ее истертую шею темную, всклень мокрую гашу видавшего виды швартова.

Суда стояли со вчерашней рыбой на бортах в ожидании сдачи.

А вечером на «Туре» закоромыслился дым, и подвалили на огонёк кореша с других судов, и Жанка-приёмщица явилась, не запылилась. Кандей наготовил тьму закусона, и все было хоккей-какао. У Петровича дверь не закрывалась – столько гостей-капитанов набилось к нему. Он палил им про изобатку, про колхозников, которые завтра будут иметь сдачу на плавбазу, а все хором, хрипатым и нестройным, крыли директора-депутата, рыбпром, Дальрыбу, минрыбхоз-бесхоз, вояк-пачкунов с их допотопными авианосцами, у которых в целях камуфляжа «еще Петра Великого мать», видно, вывела выхлоп в воду.

Валька вполуха слушал этот сипло-хриплый бубнёж и думал, что нет, не они, пропойцы, не газ-квас всероссийский повинен во всероссийском бардаке. Нет, они как раз жертвы бардака…

Суда, так и не сдавшие на берег ни рыбёшки, снимались в море. Ну разве ж это было не удивительно? Чох-чох-чох – один сейнерок отвалил, бу-бу-бу пробубнил глухо в трубу второй и рванул с ходу чуть не на полных оборотах, обгоняя первого. За ними устремились третий, четвёртый… С борта одного из них в последний момент спрыгнула на пирс маленькая лаборантка в белом халатике с вымазанными по локоть серыми рукавами.

– Куда это они? Сдачу на стороне искать, что ли? – Прикинувшись, как говорится, шлангом, спросил Валька, когда она поравнялась с бортом «Тура».

– Ну да! – Надя улыбнулась, поправив тылом ладошки прядку на лбу и словно смахнув с лица хмурую озабоченность. – Нашли сдачу… Нептуну. Он же всё примет…

Оказывается, заработали балычковые машинки в цехе, значит, замаячила сдача, вот и пошли суда за свежей рыбкой. А по пути все дружно за зюзьги[5] – будут сдавать позавчерашний улов богу морскому.

– У вас ведь тоже полный трюм. Для нашей туковарки вот так хватит, – чикнула Надя пальцем по белой стройной шейке.

Вечером, уже на закате, ожил вдруг транспортер на пирсе, столько суток стоявший без дела. Зашумел мотор, запели-запиликали валики на ржавых осях, захлопала на стыках резиновая лента. Вновь появилась Надя и сказала, чтобы подавали сырец в туковарку.

Она хотела взять рыбу на анализ, но не смогла. Когда матросы открыли трюм, пришлось разбегаться от горловины. После двухдневной жары дух оттуда даванул смертельный.