Полынь (СИ)

Что ты, сладкоголосый… Что ты. Я про тебя всё знаю. Много больше, чем ты думаешь. Сын певуна Гёзы – не вспомнишь ли мальчика, обкормившего тебя халвой? Подарившего тебе ладанку? На золотой цепочке золотой медальон? С большой розовой жемчужиной, врезанной в него. Нет-нет, сын старого Гёзы. У тебя его тут же отобрали, отхлестав по щекам за воровство. Проснувшись утром, я нашёл оберег у своего изголовья.

Волшебный певун, сказали мне, прислал с ветром прощальный привет и золотую волшебную ладанку. Волшебному певуну вовсе не нужны обереги. Но обереги всем нужны, - возразил я. Для тебя оберег, сказали мне, для него – напасти. Разве я хочу напастей для чудесного синеглазого мальчика? А что же, - допытывался я, - что же для него – оберег? Буланый кинжал, - сказали. И дали кинжал. А где певун? – я спросил. С ветром петь полетел, - сказали мне. Ещё встретится.

Ты пел песенку. Для детей. И дети шумели и требовали повторить. Мешали старому Гёзе начать величальную. И тогда вы спели лопар*. Гёза за юношу, ты за девушку. Все засвистели, одобряя. Что потом пел Гёза, я не помню. А я повёл тебя угощаться. И ты милостиво принимал – только медовую индийскую халву. Я был взрослым и счастливым, мне было двенадцать лет. А тебе пять.

У тебя перед глазами проходило много мальчиков, старше, младше. Дорог. Домов. Людей. У нашего рода всегда были дела в вашей степи. Отец часто брал и меня с собою. Он был против того, чтобы я учился богословию.

Минули годы. Мне стало казаться, что ты лишь дух, явившийся однажды. Но человеку нельзя без мечты – на всю жизнь. Хоть призрачной. Я лишь крепче стискивал рукоять кинжала. Но ты не был призраком моего ушедшего детства. Я тебя нашёл. Я узнал тебя. А на тебе было богатая одежда. И у тебя были зарёванные глаза.

- Певун! – Метнулся я к тебе.

Но отец удержал меня за плечо:

- Наложник досточтимого Саббаха.

- Растревожил Ваш сынок моего сладкого, - сказал Саббах за угощением, обнимая тебя. – А он только привыкать начал.

Ты заплакал, не поднимая глаз.

Маленький добрый дух, превращённый в грустного пленника. Почему? Зачем?! Как Боги попустили? Несколько дней спустя мы перегоняли большой табун текинцев. И наткнулись на твой колодец. Старая женщина дала мне напиться. И всё рассказала. Да, тётушка Сома.

А потом чудо свершилось – ты вернулся домой.

- Это Боги услышали мои молитвы. – Решил я самонадеянно.

Душно. Воздуха не хватает. Спасибо-спасибо. Да, волшебное питьё. А из твоих рук, ясноглазый, даже простая вода – райский мёд.

Нет у меня слов. Не красней. Сядь рядом. Руки у тебя тёплые.

Не могу выразить, как ты прекрасен. Душа моя. Всё бледное и ничтожное. Ничтожнее чувств, которыми я полон. Не могу. Нет. Не уходи. Не надо лекаря.

Степи возносили тебе славу, певун. Про красоту. Строгость. Неподкупную чистоту. Про клятву, будто бы данную Богам Трижды Величайшим, - никогда и ни с кем не делить подушки. Я знал, что особенно ты не жаловал нас, южан. Гёза говорил, что никогда не ступит на землю, где именем Богов пресветлых обижают женщину.

Мне пришла пора жениться. Но ты украл уже моё сердце. В последний раз я тебя видел на площади, где ты пел сказание о прекрасном принце Таоиме. Ты закрыл глаза, и склонил голову. И люди ахнули. Столько горделивости. И недосягаемости.

Я завидовал ветру, ласкающему твоё лицо. Если бы ты хоть взглянул тогда на меня. Но тебя уже целовал Саббах.

Это так давно было. Правда, не прошло. Не буду. Не буду. Прости. Не плачь. Не роняй слёз, жаворонок. Мне твои слёзы сердце рвут. Я продолжу с твоего позволения.

На том празднике был и Байирр, взявший дело в свои руки, после кончины отца. Вместо отца ездивший торговать – а может, красть? – лошадей. До сих пор не разобрался. Он наблюдал за мной. Он умный. Он понял больше, чем я хотел.

- Хорош, а? – Сказал он мне. – Хочешь, украдём для тебя?

Если бы я мог предположить!

Ну, ладно. Не надо слёз. Должен же я хоть попытаться оправдаться. Я знал, что Байирр ездил к вам. Я знал, что обид он не прощает. Но разве мог я предположить, что он станет мстить мальчишке и слепцу? Отец, с которого Байирр – копия, не падал так низко.

Если бы я мог предположить! Но я ничего не знал. И я поступил на службу к шаду, чтобы реже бывать дома. Если бы я знал! Я охранял бы тебя днём и ночью. И, не захоти ты видеть меня во плоти, я обернулся бы духом бесплотным. Тенью стал бы твоей.

Я бы уговорил брата. Кинулся бы под копыта его коня. Задави, только тогда возьмёшь. Я был бы согласен подписать отказную на свою долю в наследстве. Или, смирив гордость, согласился бы, чтобы украли для меня. Чтобы ты жил со мной под одной крышей. Чтобы только видеть тебя. Не касаясь. Столько всего можно придумать, когда уже поправить ничего нельзя!

И когда я вернулся из посольства к ишгаузам, преступление уже совершилось.

- У меня новый наложник.

Гордый тюльпан с разбитым лицом, в женских обносках. О Боги, где ваши глаза?!

Я не решался выступить против брата. Испугался, лишь когда увидел тебя там, на кладбище, у могилы отца. Прости меня за это, жаворонок золотой. Прости.