«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Итак, «программа» Туманского, с одной стороны, вполне соответствует духу «антагонистически-патрональной системы» (Л. В. Милов), а с другой — выделяется из ряда тогдашних инструкций, рекомендаций не только морально-этической насыщенностью, но и несколько отличными предложениями решения хозяйственных проблем. Безусловно, Федора Осиповича нельзя отнести к ученым-экономистам, так сказать, первого ряда — ни по количеству написанного (хотя, скорее всего, перечень его произведений такого рода значительно шире, чем мне удалось установить), ни по научному уровню. Возможно, Туманского и стоило бы, вслед за Л. В. Выскочковым, назвать «трагической фигурой», «неудавшимся литератором, историком, археографом, журналистом-издателем и публицистом»^[855]. Возможно. Но с кем сравнивать? Во всяком случае, в украинской истории конца XVIII века вряд ли можно кого-то поставить рядом. Да и на общероссийском уровне в то время было не так уж много тех, кто осуществлял столь солидные творческие проекты, какие осуществлял Туманский, сочетая их с довольно успешной чиновничьей карьерой. Видимо, не случайно современные исследователи «с бóльшими основаниями», чем любое другое издание, называют «Российский магазин» «первым русским историческим журналом»^[856]. Вероятно, в случае Федора Осиповича стремление служить, особенности характера, склонность к разнообразной деятельности при широте интеллектуальных интересов сделали невозможным определение приоритетов в пользу исключительно хозяйственных дел, как, скажем, у А. Т. Болотова, который, воспользовавшись манифестом «О даровании вольности и свободы дворянству» от 18 февраля 1762 года и поддержкой одного из членов Военной коллегии, мгновенно, уже в мае того же года, вышел в отставку^[857], чтобы полностью отдаться «экономии частной».

Однако высказывания Туманского на социально-экономические темы интересны, учитывая хотя бы несколько моментов. Во-первых, с точки зрения персональной, как средство уточнения биографии, позволяющее пересмотреть ранжиры, иерархию (конечно, условные, где фигура Федора Осиповича воспринимается, так сказать, в ряду «украинских патриотов») и понять, что он не «один из», а выбивается из ряда, является фигурой уникальной. Среди украинских деятелей это персона исключительная, ведущий интеллектуал того периода, сравнимый разве что с Г. А. Полетикой немного более раннего времени. Именно потому здесь этим героям было уделено так много внимания.

Во-вторых, еще в Комиссии по составлению нового Уложения 1767–1774 годов, как уже говорилось выше, депутаты от шляхетства Гетманщины высказывались по поводу крестьянского вопроса, но в региональном измерении, исходя из тогдашней малороссийской специфики. Туманский же впервые так широко и концептуально манифестировал иное отношение новоиспеченных дворян к этой проблеме и новым для них социальным реалиям, свидетельствуя, что крестьянский вопрос теряет свою исключительно региональную окраску и становится не чуждым малороссам на общероссийском уровне. С точки зрения исследования процесса широкой инкорпорации Левобережной Украины «программа» Туманского является демонстрацией того, что в социально-экономических вопросах дворянство региона начало вписываться в новое, имперское культурно-хозяйственное пространство, в том числе и привыкать к крепостной системе.

Конечно, вопрос о том, насколько успешно завершилась «примерка» новой идентичности, требует дальнейшего выяснения. Но и теперь можно говорить, что среди малороссов рубежа XVIII–XIX веков оказывались такие, кто не слишком гармонировал с российскими социально-экономическими реалиями. Противопоставления прочитываются как в текстах самих малороссов, так и в воспоминаниях о них. Один из известных мемуаристов, Ф. Ф. Вигель, записки которого были высоко оценены еще современниками, описывая круг литераторов начала XIX века, так характеризовал В. В. Капниста и Н. И. Гнедича: «…они, несмотря на единоверие, единокровие, единозвание, на двухвековое соединение их родины с Россией, тайком ненавидели ее и русских, москалей, кацапов»^[858]. Не стоит в связи с этим сразу говорить об автономистских устремлениях. Если наблюдения Вигеля справедливы, то дело скорее в ментальных различиях. Подобную мысль в рецензии 1830 года на труд Д. Н. Бантыш-Каменского высказал Н. А. Полевой. Отмечая, что «все следы политической самобытности Малороссии совершенно изглажены», но подчеркивая «совершенное отличие» малороссов от «чистых Руссов», т. е. от россиян, он, не персонифицируя, также утверждал: «…на нас смотрят там доныне неприязненно»^[859].