«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Эпизод кулишовской жизни, связанный с этим произведением, сам по себе довольно интересен. Но сейчас дело не в биографии выдающегося украинского деятеля, а потому не буду выяснять истинные мотивы именно такого способа подачи им собственных мыслей. Возможно, Кулиша подтолкнула к этому «глубинная тяга профессиональных историков к вымыслу»^[867], возможно — то, что в этот период он был «насквозь литературен»^[868], возможно, стоит согласиться со сказанным самим автором «Карманной книжки» на допросе в III Отделении^[869], а возможно, к мистификации заставили прибегнуть заимствования у П. А. Плетнева. Как бы то ни было, в данном случае важен не сам факт мистификации, а содержание текста и мотивы обращения к поднятой проблеме. А главное — что в конце своего повествования Кулиш поместил «Правило, по которому должен поступать каждый Пермский управитель», оказавшееся буквально тем самым, каковое обнародовал в свое время Туманский. Кулиш, очевидно, не подозревая такой своеобразной связи с первым издателем (как в дальнейшем и исследователи творчества Пантелеймона Александровича), раскрыл и имя автора «Правила» — граф А. С. Строганов, и имя управляющего — Сергей Сивков, и точную дату составления текста — 22 февраля 1786 года^[870]. П. А. Плетнев, у которого Кулиш сделал заимствование, вероятно, располагал другим экземпляром данной помещичьей инструкции и иной легендой ее появления, чем Туманский. А возможно, издатель «Зеркала света» при жизни автора не хотел или не мог раскрывать его имени, тем более что, судя по воспоминаниям Н. И. Греча, они были лично знакомы^[871].

Мотивы обращения к сюжету «Карманной книжки» Кулиш изложил в мистификации-стилизации письма к А. О. Ишимовой от 14 августа 1846 года, подписавшись «П. Гладкий»^[872]. Живя в то время в Петербурге, Пантелеймон Александрович писал от имени пожилого человека, будто бы своего деда, которого «вспомнить старину» заставило «горестное современных умов и сердец, по отношению к возвышающим человеческое достоинство чувствованиям, состояние», недовольство тем, что многие ныне пишут о гуманности, а дел таких очень мало. Залогом дальнейшего преуспеяния «в усовершенствовании своих помыслов и чувствований» было, по его мнению, обращение к тому, чтó «высокого разума люди в своих сочинениях и в событиях своей жизни оставили». Так что и тут Кулиш был верен себе: его цель — «призывать и на путь правый обращать», «соединение старого с новым»^[873].

Для этого он выбрал форму будто бы воспоминаний о своей давней якобы встрече с «одним почтенным старцем» во время — опять-таки якобы — пребывания в Пермской губернии^[874]. Именно здесь «Гладкий», как малоросс имея «странные понятия о северной половине нашего государства», неожиданно нашел желаемый идеал устройства крепостной деревни. Прежде он представлял великорусского мужика как «грубейшее создание, на которое действует один страх»^[875], и, оказавшись в имении крупного вотчинника, рассчитывал найти здесь «бедные хижины, ободранных и изнуренных крестьян, на всех лицах уныние и раболепство». Но вместо такой картины увидел «весьма удобные и чистые избы, народ здоровый, веселый и хорошо одетый; у каждого мужика полон двор лошадей и скота». А «обхождение» крестьян со штаб-лекарем показалось путешественнику «как-то облагороженным». Приятно поразившись, он увидел в них «учтивость без глупаго страху и удивления к приезжему»^[876]. Как впоследствии оказалось, все это произошло благодаря «русскому барину», которого, как отметил «Гладкий», «не иначе представляет себе Малороссиянин, как человеком, который заботится только об удобствах жизни да о том, чтоб сыновья его успевали по службе, а дочери вышли выгодно замуж»^[877]. Но именно один «русский барин» составил управляющему «Правило», сделавшее возможным счастливую жизнь крестьян.