«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

В мемуарах Г. С. Винского, вписывание которого в столичную офицерскую среду закончилось для него и долговой тюрьмой, и ссылкой, противопоставление «русских» и «нравственности малороссийской» проходит красной нитью через весь текст. Именно «семена малороссийского воспитания», «семена малороссийской нравственности» помогли ему побороть приобретенные в столице «дурные склонности» и вернуться на путь нравственной жизни. Показательно, что на этой основе Винский фактически нарисовал идеальный образ и антиобраз способа жизни дворянина, первый из которых отвечал малой, а второй — большой родине. Дворянин должен «опрятнее одеваться, есть в пору, пить в меру, находиться чаще между порядочными людьми», а также быть «добрым, человеколюбивым, безкорыстным, любить, почитать, слушаться людей умных, знающих, добрых». Избавиться же необходимо от «мотовства, бражничества, беспечности, буйства, грубиянства, низких знакомств», приобретенных в Петербурге. И, разумеется, в основе всего должно лежать стремление к образованию и самосовершенствованию. Раздражало Винского и управление российских вотчинников своим «домом», поскольку здесь «непрестанно незнание сражалось с невежеством»^[860].

Интересно, что Ф. Ф. Вигель, высоко оценивая поэзию В. В. Капниста, а также его «Ябеду», считал, что в этом «великом творении» малоросс намеренно «…в преувеличенном виде, на позор свету, представил преступные мерзости наших (т. е. „русских“. — Т. Л.) главных судей и их подчиненных». По мнению мемуариста, через сорок лет другой «малорослый малоросс (Вигель не назвал имени, но с очевидностью речь шла о Н. В. Гоголе. — Т. Л.) …движимый теми же побуждениями, в таком же духе написал свои комедии и повести». Точнее сказать, автор «Мертвых душ» и «Ревизора», «не выводя на сцену ни одного честного русского человека… предал нас всеобщему поруганию в лицах»^[861]. Он, как и Капнист, показывал не малороссийского, а «русского», великороссийского помещика и чиновника. Сейчас не время прибегать к литературоведческому анализу (да я и не имею для этого возможностей), но такое ощущение достаточно тонкого, острого, точного мемуариста, каким считается Вигель, от творчества двух совершенно разных малороссов довольно показательно с точки зрения проблемы инкорпорации/интеграции/адаптации.

В-третьих, в творчестве Туманского четко отобразилась как социально-экономическая, так и морально-этическая составляющая крестьянского вопроса, в котором «крестьянское» и «дворянское», крестьянин и помещик неразрывно связаны. Более того, наш герой уже определил и новые задачи, новые обязанности душевладельцев и, что также важно, зафиксировал на бумаге образ идеального помещика^[862] — в своих речах и опубликованной им в 1786 году анонимной инструкции «Правило, по которому должен поступать главной Управитель», полученной от правителя Пермского наместничества И. В. Колтовского, о чем уже говорилось. Вспоминаю здесь об этом не случайно.

Несколько ранее^[863], со ссылкой на наблюдения исследователей литературной и историографической традиции XVIII — начала XIX века^[864], учитывая сложный, многоступенчатый, нередко анонимный или полуанонимный путь источника к своему обнародованию, что может быть одним из свидетельств возможной мистификации происхождения текста, я робко предположила вероятность того, что автором «Правила» был сам издатель «Зеркала света». Тогда не могло возникнуть и подозрения, что не только снять с Туманского предположенный мной статус «мистификатора», но и сделать уточнения и увидеть живучесть созданного им образа поможет другая мистификация. Речь идет о «Карманной книжке для помещиков», опубликованной П. А. Кулишом в 1846 году под девичьей фамилией своей матери^[865]. Впрочем, Пантелеймон Александрович вскоре сам квалифицировал ее как мистификацию и его авторство не было секретом^[866].