«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

В отличие от других ученых, утверждавших, что уже в первые годы XIX века в крестьянском движении пробивала себе дорогу широкая, общая постановка вопроса о ликвидации крепостного права^[997], Литвак выступления крестьян связывал с их борьбой за сохранение своего предыдущего статуса^[998], в том числе это касалось и районов нового закрепощения. Правовые мотивы, по мнению ученого, при этом превалировали даже тогда, когда могло иметь место и действительное ухудшение материального положения крестьян, что не всегда можно проследить по документам, ведь такие источники преимущественно отложились в фондах карательных учреждений и составлялись под влиянием специфических интересов фондообразователей.

Как доказывал Литвак, крестьяне тонко реагировали на любые изменения в помещичьей вотчине. Поводом и сигналом к выступлениям могла послужить смена собственника или состояние выморочности имения, а у новозакрепощенных — ощущение незаконности их закрепощения. Поднимаясь против нового хозяина или опекуна, крестьяне, как правило, скрывали истинные причины протеста, «свое нежелание подчиняться новому владельцу, считая, что вместе со старым владельцем исчезало само крепостное право на них»^[999].

Именно это произошло с крестьянами С. М. Кочубея. Кроме данного примера, можно привести ряд подобных, правда, не со столь драматическими финалами. Так, дело о волнении крестьян помещика Кролевецкого уезда Черниговской губернии, Г. П. Забелы, было связано с передачей этим помещиком в 1848 году П. С. Столице в аренду, сроком на один год, парового винокуренного завода, трех мельниц, солодовни, шинков, части земли, рыболовных озер, садов и прочего. Причиной недовольства 53 крепостных села Савин и 67 — села Соболевка, как видно из донесения предводителя дворянства Остерского уезда черниговскому губернскому предводителю (1848), было вступление во владение ими (после смерти своего отца) помещиков З. К. и М. К. Солониц, существенно изменивших режим работы крестьян. При старом помещике имением управляли, «не учреждая никаких усовершенствований в оном, почему барщина отбывалась без всякого порядка и люди более занимались промыслами». До 1844 года дела велись приказчиком, «которым еще более ослабилось управление»^[1000].

Такая картина до поры до времени, видимо, была распространенной. В частности, А. М. Маркович, которого А. М. Лазаревский считал не просто знатоком народной жизни края, а носителем уникального знания бытовой истории, какого не было ни у Д. Н. Бантыш-Каменского, ни у А. И. Мартоса^[1001], в конце 30‐х годов XIX века заметил, что в Малороссии еще с прежних времен, т. е. с предшествующих указу 1783 года, со двора брали на барщину одного рабочего, не было ни правильного распределения труда, ни равномерного наделения крестьян землей, так что и бедный мог иметь по 10 десятин в каждом поле. Подобная ситуация сохранялась довольно долго — «имения оставались в прежнем виде»^[1002]. Подтверждали это и другие историки. Так, описывая жизнь и быт малороссийского дворянства начала XIX века на примере уездного маршала П. И. Булюбаша, А. М. Лазаревский по поводу отношения к подданным отмечал, что помещик «с крестьянами жил хорошо, не притеснял их, вероятно, помня их недавнее закрепощение»^[1003]. В одном из многих черновых набросков, очевидно, к какой-то большой работе по истории крепостных крестьян, В. В. Тарновский примерно в 40‐х — начале 50‐х годов XIX века также написал: «Когда посполитые и подсоседки обращены были в крепостных крестьян (речь об указе Екатерины II. — Т. Л.), то владельцы приобрели возможность увеличить свои требования. Но старинная умеренность владельцев еще сохранялась». Причины этого, по его мнению, заключались в «простоте жизни», «ограниченности нужд», «употреблении почти исключительно домашних продуктов, которые в изобилии производила богатая почва». У помещиков еще не было большой необходимости в денежных доходах, поэтому «на владельца крестьяне пахали хлеба почти втрое менее, чем теперь, накашивали сена для содержания незначительных по имению стад овец, рогатого скота и лошадей; оставшаяся затем земля вся отдавалась крестьянам, которые пахали себе, сколько могли, и косили, сколько успевали»^[1004].