«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Иногда причину самоубийства крепостного выяснить не удавалось, несмотря на тщательное расследование. Но, даже при отсутствии явной причастности владельца к делу, объяснений ему было не избежать. Именно это имело место, например, в 1847 году, после самоубийства двадцатишестилетней Елены Зубовой, крестьянки М. И. Гоголь-Яновской, которое произошло во время ее «услужения» (к тому моменту — в течение трех лет) на постоялом дворе, арендованном в селе майора С. Милорадовича российским крепостным князя Черкасского, Т. М. Жеберлеевым. Ни осмотр земским уездным врачом и становым приставом, ни свидетельства, при «священническом увещевании», всех опрошенных, в том числе арендатора, его жены, крестьян Милорадовича, ни судебные слушания не позволили выяснить причину такого поступка крепостной. Служила она хорошо, со всеми поддерживала добрые отношения, ссор и драк с ней за все время ее работы никогда ни у кого не было^[1057]. Во всяком случае, объяснять эту ситуацию можно по-разному — несчастной любовью, другими женскими обстоятельствами, генетической предрасположенностью Елены к суициду, — но вряд ли противоречиями с ее помещицей, М. И. Гоголь-Яновской. Кстати, как заметил составитель «криминальной хроники» в «Полтавских губернских ведомостях» (вероятно, Павел Бодянский — многолетний редактор газеты, прекрасный знаток края), о самоубийцах в народе с «негодованием и отвращением отзываются»^[1058].

Крестьяне гибли также по неосторожности — например, это произошло с подданным помещика Галагана во время рубки деревьев^[1059]. Такие «производственные» трагедии были нередки, причем случались не только с крепостными, но и с «простолюдинами» других категорий. Так, из восемнадцати «скоропостижно умерших» в Полтавской губернии в феврале 1849 года было пятнадцать мужчин и три женщины, из них казачьего звания — семь, помещичьих крестьян — трое, казенных крестьян — один, один же мещанин, жена священника и один человек неизвестного звания^[1060]. Предводитель дворянства Мглинского уезда А. И. Покорский-Жоравко в секретном донесении от 4 марта 1852 года черниговскому губернскому предводителю, подавая подробные статистические сведения о самоубийствах в его уезде за 1842–1852 годы, каковых в целом за указанный период было 42, пришел к такому выводу о соотношении числа самоубийств к общему количеству государственных крестьян и частновладельческих:

…можно совершенно убедиться, что перевес самоубийств в том или другом классе безпрерывно переходит от крестьян помещичьих к крестьянам казенным и наоборот, не следуя, по-видимому, никакой правильности или порядку, — могущим подать повод к каким-либо печальным заключениям, — а последние же два года: 1850 и 1851 — перевес самоубийств решительно находится на стороне казенных крестьян и козаков^[1061].

Случайная смерть крепостного могла стать поводом для глубокой скорби помещика. К сильным переживаниям и размышлениям подтолкнуло Г. П. Галагана известие о смерти его кучера. Слезы и упреки совести при воспоминании о пощечине подданному, когда тот был пьян, раскаяние за невнимание к нему раздирали сердце молодого помещика, подводя к мысли: «Я не достоин быть его господином»^[1062]. Возможно, не столь пафосно, но переживали по такому поводу и другие душевладельцы. Не иначе как «прискорбным произшествием» называл полтавский дворянин А. С. Райзер гибель своего управляющего, Степана, из‐за неосторожного обращения с ружьем. Помещик, как он писал в письме к двоюродному брату Н. В. Райзеру, был расстроен до крайности, поскольку потерял честного и порядочного человека, который хорошо вел хозяйство и оставил финансовые дела в полном порядке^[1063].

Избирательный подход историков к источникам оставлял «за кадром» и эпизоды дружеских, солидарных крестьянско-помещичьих отношений, факты расторжения отношений по обоюдному согласию, случаи отказа крепостных от увольнения. Совсем неисследованными остаются примеры взаимопомощи, добрые отношения между дворянством с одной стороны и государственными крестьянами и казаками — с другой. Хотя, как писал В. В. Тарновский, «добрые помещики, которые мирно живут с козаками, ласково с ними обходятся, очень часто пользуются их дарственными услугами: часто, если хочешь нанять, трудно найти охотников, а попросишь с чести (выделено автором цитаты. — Т. Л.), тотчас послушают»^[1064].

В завещаниях, бумагах экономического характера можно найти немало свидетельств о предоставлении дворянами «вольных» своим крестьянам и их семьям или детям «в вознаграждение за усердное… служение и добропорядочное поведение», «за долгое и усердное… служение», «за усердную и верную службу». При этом им также могли выделяться деньги на образование детей, земля из панских владений, например, на условиях продажи только потомкам помещика и т. п. ^[1065]