«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

В разделе «Сельское хозяйство и полевые промыслы», наряду с довольно рационально представленными сугубо экономическими сведениями, автор привел сентиментальную идиллическую зарисовку:

Все деревенские жители досужи и охотны к трудам, особенно земледельческим, в чем удостовериться можно во время жатвы и других полевых работ, когда они, отдыхая только, покоятся и, трудясь, между собой шутят и веселятся; часто видишь земледельческое орудие, которым работает, в одной, и свирель, на которой играет, в другой руке молодого человека, — тоны которой, смешиваясь с приятным голосом женщин, сотрудниц оного, составляют полевую музыку и утешают трудящихся.

Здесь же Василий Григорьевич «останавливается» и «замечает» характер местных жителей:

Ласковость, благопристойность и скромность в обращении, послушность, трудолюбивая и совсем не роскошная жизнь отличают их от других и делают известными в свете. Нежность их такова, что слова действуют над ними больше, нежели самое наказание^[1213].

Итак, ни одной негативной черты. Очевидно, такое восприятие народной натуры Полетикой можно отнести, помимо прочего, на счет его «человеколюбия», состояния души или же желания представить крестьянство своей родины в самом выгодном свете. Однако почти такими же представляются жители села Нивное в писаниях 1820 года их помещика, Л. И. Дудицкого-Лишеня.

Назначение его «журнальных упражнений» трудно определить, хотя на какого-то потенциального «благосклонного» читателя и указывалось. Но главное, что автор этих этнографического рода набросков «не старался скрывать пороков и предразсудков» крестьян, а о добродетелях сказал «мало, и то мимоходом упомянул», чтобы не считали его «пристрастным»^[1214]. Все же выяснилось, что люди в его селе проживают тихие и скромные от природы, гостеприимные, вежливые, добродушные, не тщеславные, любящие и уважительные родители и дети, мужья и жены, опрятные, преданные государю, послушные и благосклонные к правительству, очень патриотичные, т. е. готовые на жертвы ради «Белого Царя, Александра Павловича», в чем автор убедился, будучи тысяцким начальником по Мглинскому уезду во время формирования ополчения для борьбы с Наполеоном. Что же касается «пороков», то, согласно тексту, их практически нет. «Смертоубийства здесь, во все 43 года моей жизни, ни одного не было», — писал Дудицкий-Лишень. «Случается, один у одного что-нибудь воруют или крадут», но виновны в этом только евреи-перекупщики краденого. Если бы их не было, то крестьяне и не воровали бы. Ссорятся часто, но дерутся изредка, когда выпьют во время большого праздника. Предрассудки и связанные с ними ритуалы, как и церковные праздники, были попросту подробно и мило описаны^[1215]. Наконец, заочно отвечая на упреки иностранцев по поводу варварства его родины, помещик села Нивное касательно безопасности и комфорта в своем поместье отмечал: «Здесь я в безопасности от частных и общественных преследований, спокойно жизнь мою проживаю»^[1216].

Попутно напомню, что этот «Журнал ежедневных занятий» не был обнародован при жизни его автора. В то же время с обобщенным образом малороссийского села читающая публика смогла познакомиться уже в 1827 году — благодаря довольно большому произведению выходца с Черниговщины, И. Кулжинского, которое вполне можно отнести к началу «этнографического поворота». Ключевое слово этого образа — Эдем. Вероятно, сам автор сомневался в его убедительности, так как заметил: «Может быть, мне люди не поверят, но я чувствую, что говорю истину; так почему же не согласиться со мной?» Но малороссийскому «сокращенному эдему (выделено автором цитаты. — Т. Л.)», с его традициями, обрядами, песнями и хороводами на все случаи календарного цикла, все же не хватало «добродетели и чувствительности сердца, чтобы людям быть совершенно блаженными»^[1217]. Отмечу, что, хотя Кулжинский и назвал свою работу «Малороссийская деревня», он пошел по пути русских путешественников первых десятилетий XIX века, стараясь описать народный характер в целом, «черты национальные», тоскуя при этом по старым «благословенным временам, когда еще в Малороссии зло и пороки были известны только по отдаленному слуху». Таким образом, под пером Кулжинского народ уже начал превращаться, по выражению П. Кулиша, в «памятник своей прошедшей жизни»^[1218].