«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

У С. М. Кочубея крестьянин — не объект для этнографических упражнений, не литературный персонаж. Семен Михайлович имел дело не с «памятником», а с конкретными крестьянами разного статуса и был далек от идиллического восхищения. Необходимость же высказаться по поводу путей развития края заставляла быть категоричным и без каких-либо оговорок акцентировать то, что этому мешало. Более того, акценты в записках полтавского помещика только на недостатках характера простонародья могли быть, на мой взгляд, не столько проявлением, скажем, дурного характера автора, сколько свидетельством, с одной стороны, повышения хозяйственной активности левобережного дворянства, становившегося более требовательным и к своим подданным, и к соседям по селу, а с другой — желания избавиться от груза ответственности за своих «белых рабов», которые в помещичьем воображении делались все более ленивыми. Поэтому все, чем кто-то мог бы наслаждаться, — обычаи, одежда, еда, традиция расселения малороссов — вызывало у Кочубея раздражение, будучи в его глазах проявлением их ленивой натуры. Одежда без пуговиц и крючков, с одними веревочками, — тому подтверждение. Еда пять раз в день (завтрак, обед, пополудник, полдник, ужин), плохо пропеченный хлеб, каша, галушки, вареники со сметаной, кислый квас плохо перевариваются и «сильно поддерживают лень». Хутора — это не «убежища скромности, покоя и добродетели», как у В. Г. Полетики, а «дикие убежища», «приюты беспечности, праздности, невежества, уклонения от общественных обязанностей, от самого сообщества». Езда на волах также «служит отпечатком… лени». Следовательно, чтобы исправить это, «стереть с малороссийской земли лень», направить малороссиян «к их счастью», «вылечить их от лени, истребить… ее и тем возбудить в них любовь к деятельности», «охоту к лучшему», необходимо «стереть все, оную (лень. — Т. Л.) там удерживающее», и заменить «другим, неленивого основания»^[1219]. Полтавский автор стремился к изменениям и для этого вносил свои предложения. А бывший «мужик», в представлениях Кочубея, уже переставал, очевидно, быть просто человеком и превращался в первую очередь в деятельного рабочего.

ГЛАВА 5. ВЫХОД НА ПУБЛИЧНЫЙ УРОВЕНЬ: СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОЕКТЫ ДВОРЯНСТВА

МАЛОРОССИЙСКОЕ ДВОРЯНСТВО В ОБЩЕРОССИЙСКОМ «АГРОНОМИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ»

В начале XX века В. И. Пичетой была выставлена оценка достижениям первой половины XIX века в крестьянском вопросе. Единственным реальным достижением ученый счел осознание в конце дореформенного периода высшей российской бюрократией невозможности решить проблему без привлечения общества^[1220]. Вместе с тем историки не уставали повторять, что власть «решительным образом пресекала обсуждение в обществе животрепещущих вопросов действительности», в первую очередь именно крестьянского вопроса, в 1818 году официально запретив его дебатирование в периодике, в связи с речью Н. Г. Репнина перед малороссийским дворянством. Поэтому публицистика, касаясь таких тем, развивалась преимущественно в форме литературных произведений^[1221]. Подобным же образом дореформенная ситуация оценивается и современными украинскими историками^[1222].

Если под крестьянским вопросом понимать только ликвидацию крепостного права, так называемую эмансипаторскую тенденцию, то с такими историографическими приговорами и констатациями можно было бы частично и согласиться. Но, если учитывать патерналистское течение, оказывается, что общество с 1760‐х годов никогда не прекращало такого обсуждения, поскольку даже рассуждения о путях совершенствования существующей системы хозяйствования не обходились без обращения к проблеме положения крестьян, условий их труда, повышения его эффективности и т. п. И здесь любые запреты мало к чему могли привести. М. Т. Белявский обратил внимание на то, что роспуск в 1769 году Большого собрания Законодательной комиссии не мог поставить в этом точку. Менялась только арена обсуждения, которой в конце 60‐х — начале 70‐х годов XVIII века стали сатирические журналы^[1223]. Да и сам Пичета, по сути, продемонстрировал, как общество подталкивало власть. Историк считал, что «крестьянский вопрос в первой четверти XIX века был предметом усиленного внимания со стороны образованного русского общества, пришедшего к сознанию необходимости той или иной развязки крепостных отношений»^[1224].