«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

«Литература наставлений» не только удовлетворяла спрос на необходимую полезную информацию, предоставляла возможность делиться опытом, но и задавала новые стандарты хозяйствования и поведения. Видимо, не случайно к этому жанру приобщились и записные литераторы. Григорян обратила внимание на такие образцы творчества тех, кто задавал тогда литературную моду. В частности, в 1830‐х годах Н. В. Гоголь написал для «Современника» рецензии (они не были опубликованы при его жизни) на пособия для учащихся земледельческого училища, на «Полную ручную кухмистерскую книгу»^[1249]. В «Отечественных записках» В. Н. Майков, В. Г. Белинский, А. Д. Галахов, В. Ф. Одоевский помещали рецензии на книги по управлению домашним хозяйством, по гастрономии и т. п. Что уж говорить о тех, кто хозяйничал непосредственно, постоянно общался с крестьянством, с народом, постепенно превращавшимся в литературный персонаж в разного рода текстах^[1250], в том числе этнографического характера. «Фольклорный поворот», как по аналогии с многочисленными «поворотами» в современной гуманитаристике определяют 1830–1840‐е годы^[1251], также втягивал в свой водоворот непосредственных наблюдателей над сельской жизнью. Тем более что часто такого рода интеллектуальный труд стимулировался теми или иными учреждениями, приобщавшими дворянство к собиранию и обработке различных материалов.

В то же время хозяйственными делами могли отодвигаться на второй план художественные увлечения, о чем (как в свое время и В. В. Капнист) написал, например, Н. А. Маркевич. В 1831 году, вскоре после того как уже женатым поселился в большом унаследованном имении, он сообщал в письме к неустановленному лицу: «Занятия хозяйственные, как нового помещика, меня столь много отвлекали от всего другого, что прежде мне было дорого, что я не мог уделить времени ни для музыки, ни для поэзии; хлопоты не поэтические, а в точности земныя отнимали у меня возможность даже и думать о стихах»^[1252].

И, хотя в дальнейшем, как отметил А. С. Грушевский, «несмотря на обширные хозяйственные работы, Маркевич усердно занимался этнографиею и историею»^[1253], пожалуй, именно его интерес к социально-экономической проблематике^[1254] дал основания О. М. Бодянскому в письме 1848 года к Г. П. Галагану написать, что Маркевич «слишком огречкосеился»^[1255].

Интерес к крестьянскому вопросу не только возникал в связи с необходимостью повышать рентабельность хозяйства, но и подталкивался реформаторской деятельностью правительства в том или ином крае, на том или ином уровне. В современной историографии уже развеяны сомнения в присутствии у российского правительства ориентации на решение крестьянского вопроса. Историки подробно показали, что, начиная с Екатерины II и до Николая I включительно, в той или иной степени разными способами предпринимались шаги для решения болезненной проблемы общественной жизни^[1256]. Мероприятия правительства были направлены и на разработку проектов ликвидации крепостной системы, и на ограничение широких полномочий помещиков, расширение социальных прав и возможностей разных категорий крестьянства, на улучшение экономической и финансовой ситуации в стране в целом. Все это не могло быть строго секретным и происходить без привлечения все более широких кругов общества, в первую очередь дворянства, которое, таким образом, было вынуждено подключаться к крестьянскому делу, задумываясь над его социально-экономической сутью, что неизбежно выдвигало и морально-этические, морально-идейные проблемы.

Например, известный деятель реформы 1861 года Ю. Ф. Самарин, как утверждают историки, вплотную задумался над крестьянским делом во время службы в Риге, в связи с правительственными проектами относительно положения лифляндских крестьян и под влиянием февральской революции 1848 года во Франции, а затем после назначения в конце 1849 года в канцелярию киевского генерал-губернатора, Д. Г. Бибикова. Именно здесь, во время проведения Инвентарной реформы в крае, оценка которой у Самарина будет меняться^[1257], у него окончательно созрело отношение к крепостнической системе, внутренняя пружина которой тогда виделась в историческом праве крестьян на землю и незыблемости основанных на справедливости взаимоотношений крестьянина и помещика^[1258]. Но только после выхода в 1853 году в отставку и погружения в хозяйственные дела родового имения возникла необходимость «ближе себя поставить к крестьянскому вопросу», результатом чего и стала известная впоследствии «Записка о крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе», переработанная после Крымской войны^[1259]. Как считал Б. Э. Нольде, для автора это было не одним лишь «простым удовлетворением теоретической любопытности». Эта работа, с которой Самарин вскоре начал знакомить друзей-единомышленников, должна была стать «определенным практическим действием»^[1260].