«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Точно неизвестно, каким образом строились отношения между господином и его подданными в Трудолюбе, насколько определенными были объемы крестьянских повинностей, форма ренты, способ управления и т. п. Однако из записей дневникового характера за 1822 год, представленных в письме к И. Р. Мартосу, известно, что Ломиковский сам платил государственные налоги за своих людей — за 91 ревизскую душу, при случае беспокоился о потребностях не только собственных крестьян, но и местного народа в целом и много думал о тяжелом сельском труде и трудностях сельского бытования. Причем интересно, что здесь у этого «прогрессиста» можно почувствовать нотки обеспокоенности теми изменениями, что принесло новое время. Описывая свое «деревенское житье-бытье» в течение октября 1822 года, он объяснял, что сельское счастье, «…искуемое в мире, существует только в воображении стихотворцев, ибо ныне сельская жизнь нашего дворянства, так отделена от непорочной патриархальной жизни, как и летоисчисление от первых периодов бытия до нынешних времен, самых мятежных»^[1290].

Но смущала этого любителя сельских занятий, умеренности, уединения, вероятно, необходимость отрываться от «мирных упражнений» и выходить в «большой мир» — контакты по разным поводам с чиновниками, посещение семейных праздников у родных и соседей, почти обязательное общение и участие в домашних развлечениях такого вельможного соседа, как Д. П. Трощинский, после окончательного выхода в отставку поселившегося в своих Кибинцах, за восемь верст от Трудолюба. Все это у Василия Яковлевича называлось «убивать время», «тунеядничать». «На что такая жизнь похожа?» — задавался он вопросом и сравнивал ее с насыщенной настоящими занятиями жизнью его крестьян, которые в то время, пока он невольно развлекался,

…по очереди занимались моими и своими собственными делами… орали (т. е. пахали. — Примеч. ред.), починяли разныя строения для домашняго скота; ушивали (соломяныя) кровли; молотили хлеб, веяли, сушили и мололи; квасили капусту и свеклу; продолжали кирпичные строения; подковывали лошадей; резали сечку для скота; приготовляли к зиме санныя экипажи и рабочия сани; жали камыш; пилили строевой лес; ловили рыбу, резали тучных валахов (т. е. холощеных баранов. — Примеч. ред.) и овец… кровию поливали с успехом, в подражание китайцам, плодоносныя деревья.

Назвав еще много разных дел и завершив этот перечень словами «и проч., и проч. полезные и приятные занятия», Ломиковский задавал другу и себе вопрос: «Можно ли такие упражнения, столь близкия к природе человека, столь безгрешныя дела, променять на жизнь тунеядную?»^[1291] Итак, драма этого деятельного помещика заключалась в том, что душой он был будто бы с крестьянами, с их природными занятиями, а телом вынужден был поддерживать «деннонощное бдение чувственности», т. е. тот образ жизни, который начал определяться новыми канонами дворянской культуры. Причем это у него также выходило, вероятно, вполне естественно. Во всяком случае, на дворянское общество он не производил впечатления анахорета. Вспомним, что его воспринимали как местного оракула. А тот же Трощинский, видимо, не случайно постоянно нуждался в обществе нашего трудолюба. В письме к Л. И. Голенищеву-Кутузову знатный сосед так характеризовал Ломиковского: «…человек умный, острый и весельчак (курсив мой. — Т. Л.)»^[1292].

В своих текстах Василий Яковлевич не сказал ни одного неприятного слова в адрес крестьян, если к таковым не относить намек: «…прикажи, а сделай сам». Очевидно, что этот человек, «безусловно одаренный недюжинными способностями… отличавшийся мягким сердцем»^[1293], как характеризовал его один из первых биографов, делал все от него зависящее, чтобы выполнить свой долг перед подданными. Но, думаю, на примере Ломиковского наглядно проявляется, как имманентная оппозиция-единство «помещик — крестьянин» приобретает новое качество конфликтной среды в отношениях помещика с подданным, среды, связанной со взрывной «модернизацией» пока еще одного, отдельно взятого хозяйства чудаковатого миргородского штабс-капитана. Чудаковатого настолько, что «замодернизированные» крестьяне его имения обращались за подтверждением факта своего непомерного труда к родственникам Василия Яковлевича.