«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Образование К. А. Рощаковский получил сначала в частном пансионе соседнего села Седневка, затем в пансионе Робуша^[1697] в Харькове, готовившем воспитанников к поступлению в университет, а с 1834 года учился на юридическом факультете Харьковского университета, который окончил в 1839‐м, со званием действительного студента. Прослужив около года в Петербурге — в Министерстве государственных имуществ, в 1840 году Рощаковский вышел в отставку, вернулся в Александровку, в 1843 году женился, занялся хозяйством и общественной деятельностью. В течение пятнадцати лет он был почетным смотрителем Бобринецкого уездного училища^[1698]. Внимание Константина Александровича к проблемам образования, народного воспитания подтверждают его многочисленные письма, о которых упомянул А. А. Русов. В частности, «Мысли о улучшении уездных училищ» (1857) — это рассуждения, основанные на четырнадцатилетних наблюдениях над опекаемым училищем, составленные из четырех частей: «1) цель уездных училищ; 2) объем преподавания; 3) система преподавания; 4) нравственно-религиозное преподавание»^[1699]. Показательно, что последней проблеме Рощаковский уделит много места и при обсуждении крестьянского вопроса.

Относительно хозяйственных занятий Константина Александровича Русов отметил, что тот их, «впрочем, не любил». Трудно пока сказать что-то более точно по этому поводу, однако, думаю, не в пользу данного утверждения свидетельствует членство нашего херсонского помещика в Обществе сельского хозяйства Южной России^[1700], а также его публичные выступления на страницах «ЖЗ». Да и сам Русов, рисуя на основе воспоминаний очевидцев, так сказать, психологический портрет Рощаковского, писал, что тот был не только «кротким, смирным семьянином», который очень любил своих детей, занимался их воспитанием, составлял для них учебники, но и «добрым барином» по отношению к своим крепостным^[1701]. Дворовых людей у него было мало, он постоянно платил им небольшое ежемесячное жалованье, а их детей учил в своей домашней школе^[1702]. Землей его крестьяне пользовались неограниченно, это же касалось и некоторых дворовых^[1703].

Публикатор «Мемуаров» также обратил внимание на то, что задолго до широкого обсуждения вопроса освобождения крестьян Рощаковский задумывался именно над моральными аспектами проблемы крепостного права, «почувствовал несправедливость взаимных людских отношений, по которым… сам пользовался стеснительною и неестественною властью над людьми»^[1704]. Строго относясь к себе и постоянно вспоминая свое привилегированное положение, Константин Александрович писал не для публики: «Мало я делал добра для своих крестьян, и совесть укоряет меня в этом. Указывая мне иногда прекрасные и достойные подражания примеры, она мне шепчет, что если бы я постоянно употреблял малую часть доходов на пользу подвластных мне братьев, то легко удвоил бы их благосостояние». И при этом он задавался вопросом: «Когда же я сделаюсь истинным христианином и много ли мне остается идти по скользкому пути жизни?»^[1705]

Обращение Рощаковского к морально-этической стороне крепостных отношений, с определенным риторическим набором, особенно в самой большой его статье — «Мысли о применении основных начал к действительному улучшению быта помещичьих крестьян Новороссийского края», опубликованной в июльской книжке «ЖЗ» за 1858 год, — стало основанием для обвинения Н. М. Дружининым автора в лицемерии и маскировке классовых интересов. Правда, историк тут же заметил, что моральная мотивация у корреспондентов «ЖЗ» была скорее исключением, чем правилом^[1706]. Но сомнения вызвали в первую очередь слова, сказанные херсонским дворянином в ответ на рецензию его статьи одним из авторов «ЖЗ», Бэлем: «Забудем, что многие из вас, собеседников, помещики. Бог нам поможет забыть этот уже нелестный для нас, изношенный титул и променять его на скромное название истинных людей и христиан»^[1707]. Было ли то просто стремлением вставить громкую фразу и прикрыть ею свою «классово-эксплуататорскую сущность», как это обычно квалифицировалось либеральными публицистами и целым рядом историков? Или то были действительно откровенные попытки обратить внимание на моральные мотивы ликвидации крепостничества, которыми должны бы перекрываться сугубо хозяйственные расчеты?