«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

У нас нет оснований сомневаться в том, что Рощаковский осознавал себя «экономистом-филантропом» и к тому же на самом деле стремился к изменению существующей системы отношений, пытаясь гармонизировать идеальные представления и практический интерес, вызванный жизнью. Очевидно, он хорошо понимал эту проблему, которая в то время актуализировалась не только для него. В не предназначенных для публики бумагах в связи с этим было записано: «Мы живем в дивное время… Никогда не происходило такой славной борьбы великодушия со свойственным человеку желанием оградить собственность от ущерба!»^[1708] Неудивительно, что в период обсуждения условий Крестьянской реформы дворянство, чьи представления о существующем строе базировались на законе, длительной практике, осознании богоданности существующих порядков, «агитировало» себя и общественность различными способами, от морально-этических аргументов до арифметических выкладок. При этом именно морально-этическое было призвано сыграть роль своеобразного стимула. Поэтому неоднократные апелляции Рощаковского к христианским ценностям при построении новой конструкции отношений между крестьянами и помещиками также следует воспринимать не просто как риторический прием или лицемерие^[1709].

Нашего героя можно отнести к помещикам средней руки. В степном и малороссийском его имениях было примерно одинаковое количество крепостных. На Херсонщине, в селах Александровка и Ружин, он владел 159 ревизскими душами крестьян и 21 дворовым мужского пола^[1710]. Причем для заселения Александровки Рощаковский перевел часть своих подданных с Полтавщины, где у него также были селитряный и небольшой сахарный заводы^[1711]. Иными словами, Константин Александрович относился к той части помещиков, которые имели все возможности вести соответствующий статусу образ жизни, заботиться о хорошем образовании и карьере детей. Такие помещики, как правило, сами занимались управлением своими имениями, были хорошо знакомы со всеми хозяйственными проблемами, а кроме того, составляли основу различных сельскохозяйственных и естественных обществ, распределяя свое время между «хлевом и кабинетом». Следует сказать, что именно средние помещики, особенно после 1831 года, не только полностью пользовались своими корпоративными правами, но и составляли большинство тех, кто служил на дворянских выборных должностях, т. е. в значительной степени нес на себе местное административное бремя. И, что важно в данном случае, именно в сторону среднепоместных дворян сыпались инвективы либеральных публицистов, ведь, имея образование и хозяйственный опыт, как раз эти дворяне чаще всего и демонстрировали свои позиции на страницах газет, журналов, органов различных обществ^[1712].

Не считая нужным оправдывать дворянство (поскольку это не дело историка), для лучшего понимания таких фигур, как наш герой, хочу обратить внимание на фрагмент очерка известного русского поэта, А. А. Фета, который, купив в 1860 году участок земли без крепостных крестьян, начал «фермерствовать», непосредственно на себе ощутив все «прелести» хозяйствования в условиях российской действительности. При этом он оказался рациональным и умелым хозяином. Свои впечатления поэт зафиксировал в цикле мемуарно-публицистических очерков «Из деревни», публиковавшихся на страницах периодических изданий. В одном из этих очерков, впервые напечатанном в «Русском вестнике» в 1863 году, Фет, отвечая на упреки публициста П. И. Небольсина, спел настоящий гимн «среднему землевладельцу»:

Нет, не таким бессмысленно-бездушным существом вижу я, особенно в настоящее время, среднего землевладельца. Я вижу его напрягающим последние умственные и физические силы, чтобы на заколебавшейся почве устоять во имя просвещения, которое он желает сделать достоянием своих детей, и, наконец, во имя любви к своему делу. Вижу его устанавливающим и улаживающим новые машины и орудия почти без всяких к тому средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду и даже на скирде, непосредственно наблюдающим за прочною и добросовестною кладкой его, а в минуты отдыха — за книгой или журналом. Все это не выдумка праздной фантазии, а дело, на которое я могу вокруг себя указывать пальцами. Как бы ни был скуден у него годовой прибыток, у хозяйки дома всегда найдется и добрый совет, и даровое лекарство для пришедшего больного. Конечно, есть и между помещиками немало людей, которым дики и машины, и новые отношения; но мы говорим про общий поток, а не про лежащие на дне русла камни^[1713].