«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Здесь стоит сказать, что и А. А. Русов, анализируя тексты и устные пересказы, отмечал не только склонность Рощаковского к обобщениям, но и его «недюжинную способность анализа фактов с точки зрения общественных, а не частных интересов (курсив мой. — Т. Л.)»^[1728]. Причем в той динамичной ситуации Рощаковский не боялся признаться в своих возможных ошибках. Главное, чтобы в результате обсуждения проблемы она была решена к общей пользе. Отвечая на страницах «ОВ» херсонскому губернскому предводителю Е. А. Касинову, мнение которого было «противоположным и неблагосклонным», Константин Александрович в очередной раз отмечал: «Хотя я и писал по убеждению, но не с тем, чтобы настаивать на своем мнении, а единственно для пользы общества, которому служу и желаю добра»^[1729].

* * *

«Почтенный автор» многих изданий 1840–1850‐х годов, Н. Б. Герсеванов, несмотря на множество положительных характеристик, выставленных, например, дружившим с ним Н. Н. Мурзакевичем, также попал в число «реакционеров». Особо не разбираясь, историки увидели в тексте первого биографа только то, что «освобождение крестьян и их надел землею Герсеванову были не по душе»^[1730]. Это замечание, кажется, и определило в дальнейшем ракурс его восприятия исследователями. «Завзятый крепостник», «убежденный крепостник», взгляды которого на реформу были «перлами крепостничества», «крепостническим воплем, порожденным глухим, трусливым страхом… местным притуплением нравственного чувства», — именно таким предстает Николай Борисович как под ярким, публицистически заостренным пером Н. О. Лернера^[1731], так и в наиболее известных на данный момент исследованиях Крестьянской реформы на Екатеринославщине^[1732]. Образ откровенного «крепостника» зафиксирован и в советской историографии^[1733]. Почти нерушимым остается он до сих пор, хотя скрупулезно взгляды Герсеванова не анализировались^[1734].

Однако в небольшой литературе, посвященной этому моему герою, недостаточно четко, но все же вырисовываются два образа. Мурзакевич представил его как «доброго человека» с «ровным», «веселым», «сговорчивым» характером, наблюдательного, проницательного военного стратега, мыслителя, который в «Военно-стратегическом обозрении Таврической губернии» «верно и метко указал на слабые стороны укреплений Севастополя как военного порта и предугадал удобное место стоянки неприятельского флота в Камышовой бухте», что потом подтвердила война. Кстати, и в советской историографии «Статистические заметки о сельском хозяйстве Таврической губернии», опубликованные в «Записках ОСХЮР» в 1848–1849 годах, оценивались как одно из лучших описаний этого региона^[1735]. «Правда и польза были постоянною целию» Николая Борисовича. «Любивший гласность», «движимый общественной пользой», «ходатайствуя не за себя, а за других», он все принимал близко к сердцу и часто с увлечением «пускался в газетные прения». Вместе с тем биографы писали и об изменениях в его характере, произошедших под давлением жизненных обстоятельств. Причем, несмотря на отсутствие указаний на время этих изменений, границу их можно увидеть на рубеже 1850–1860‐х годов. Думаю, кроме личного (какие-то разочарования в семейной жизни), здесь не последнюю роль сыграла общественная ситуация. Фактически с Герсевановым произошли, скорее всего, такие же метаморфозы, что и с К. А. Рощаковским.

Довольно взвешенный и рациональный экономический писатель, Герсеванов с военной отвагой включился в полемику. Резкость его, по словам Мурзакевича, «не щадившая обличаемые личности», проявилась именно в период наибольшего обострения в обсуждении крестьянского вопроса. Переломная ситуация заставляла быть резким. Это была не просто проблема сусликов и живых изгородей, с которой молодой дворянин-помещик вступал в хозяйственную публицистику в начале 1840‐х годов. Ощущение, что страна на переломе, что настает важный момент, чувство ответственности не только за свое сословие, собственное хозяйство, но и за судьбу, спокойствие, стабильность развития всего государства подталкивало к резкой аргументации в отстаивании своих позиций, принуждало не просто писать в журналы, но «бить в набат».