«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Итак, что именно не устраивало критика? В первую очередь ненависть писателя к «русской женщине», клевета на нее и клевета на Россию. Именно это и подтолкнуло взглянуть на Гоголя как на семьянина, гражданина и писателя, точнее — на значение писательского слова. Морализаторство автора «Мертвых душ» вызывало возмущение и воспринималось как достаточно жесткое, бесцеремонное, деспотическое отношение к близким. Действительно, тот, кто абстрагируясь прочет эту переписку, может и согласиться со столь категоричными оценками. По мнению Герсеванова, для Гоголя в отношениях с родными важным было стремление держать их «не в страхе Божием, а в страхе братием, — и грубости, которыя делал им на каждом шагу, были средство, коим думал достичь своей цели» (с. 35). Деньги, посылаемые в помощь родным, также были средством достижения этой цели. Такую ситуацию Герсеванов оценивал как своеобразный компенсаторный механизм: «Льстя безпрестанно людям нужным и милостивцам, он как будто отводил душу, изливая горечь на добрых родных» (с. 41).

Герсеванов не считал Николая Васильевича ни российским, ни малороссийским патриотом, ведь тот не был замечен ни в одном полезном общественном деле. Человеку, отличившемуся и на поле брани, и на службе государству и дворянской корпорации, и на научной и литературной ниве, Герсеванову, очевидно, недостаточно было только писательской деятельности Гоголя. Тем более что критик воспринял ее не как общественное служение, а как попытку достичь желаемого. Он писал:

Не знав Гоголя лично, автор ничего не может сказать о его патриотизме как малоросса. На запросы, делаемые ему друзьями, в письмах, он отвечал уклончиво. Но в нем нет и следа русского патриота или гражданина. Везде, где он был, — в нежинском лицее, в семейном кругу, на кафедре петербургского университета, в передней у милостивца (каким считал В. А. Жуковского. — Т. Л.), — везде он один и тот же: холодный, бездушный эгоист, попрошайка с лакейскими формами; но чрезвычайно искусный человек для достижения своей цели (с. 103).

Не мог согласиться Герсеванов и с литературными образами. И речь здесь не о писательском таланте, который оценивался им невысоко — он не считал Гоголя, в отличие от поклонников Николая Васильевича, ни гением, ни поэтом, ни даже художником. А еще тому не хватало образования, учился он плохо, не знал как следует иностранных языков, не имел достаточно энтузиазма, вдохновения, т. е. «священного огня, без которого писатель стихов будет не поэтом, а только рифмоплетом», а также «чувства изящного и теплоты сердечной» (с. 107–108). Герои же Гоголя, точнее — их изображения, несправедливо карикатурны. Его старосветские помещики, Иван Иванович, Иван Никифорович, Акакий Акакиевич, персонажи «Мертвых душ» — это либо попытка угодить столице, которая любит посмеиваться над провинцией, либо же попытка понравиться большинству тогдашней публики, «в которой замечался в сильной степени грязный элемент». Только этим критик и мог объяснить, «зачем Гоголь выводит на сцену провинцию, которую, как сын Малороссии, должен был любить, и зачем изображал преимущественно идиотов» (с. 115). Герсевановское восприятие героев Гоголя можно сравнить с впечатлениями А. М. Марковича от популярного водевиля А. А. Шаховского «Козак-стихотворец»^[1740].

Что же касается реализма Гоголя, то он также ставился под сомнение тем, кто жил в провинции, а не писал о ней в Петербурге или за рубежом. Показанное в «Мертвых душах» воспринималось как «чистая ложь, клевета на провинцию», а образы, выведенные писателем, — как несоответствующие русскому типу. И в «Ревизоре», утверждал Герсеванов, «все ложно, натянуто, все лица — гротески, которые и в глуши провинции составляют исключение» (с. 121–122). Гоголевская неправда заключалась для критика в том, что писатель «вовсе не упомянул о добрых качествах русского народа, прикидываясь, будто всем известно, всеми принято за аксиому, что он состоит из одной грязи»: «чиновников нет иных, кроме Хлестаковых и городничих, а помещиков — лучше Ноздрева, почему и тешится, описывая их гадости» (с. 125).