Во многих пореформенных статьях и воспоминаниях вопрос отсутствия власти на местах после провозглашения Манифеста 19 февраля проходит красной нитью. Это можно увидеть и в публицистических работах начала 1860‐х годов А. А. Фета, и в воспоминаниях публициста, писателя, крупного чиновника, издателя газеты «Гражданин» — князя В. П. Мещерского, и у других. Например, последний по этому поводу писал:
…только [через] 2 месяца после 19 февраля… догадались и спохватились в Петербурге, что в провинции, в деревне никакой власти для введения положений не имеется и что
Противостояние между дворянством и бюрократией, вызванное в том числе представлениями о первой скрипке в этом важном деле, отразилось на всем ходе обсуждения крестьянского вопроса. Во всяком случае, в данном конфликте следует учитывать не оправдавшиеся ожидания дворянства, что их представители будут допущены к участию в окончательном решении вопросов в Главном комитете, возникшие после обещаний императора летом 1858 года[1747]
, а также противоречия между скорректированным правительством планом реформы, первыми рескриптами и программой, положенной в основу работы губернских комитетов. Дворянство послушно руководствовалось всеми директивами, составляя свои проекты. Вместо депутатских или совещательных полномочий дворянские представители получили роль простых экспертов — только отвечали на поставленные перед ними вопросы, даже без возможности проводить официальные собрания и консультации. Именно это, как считал вслед за участниками самого процесса[1748] А. А. Корнилов, и вызвало возмущение дворянства, усилив его оппозиционность Редакционным комиссиям. Таким образом, надежды Н. Б. Герсеванова на «децентрализацию», к которой он так стремился, на расширение компетенции местного представительства не оправдывались, что, можно думать, в первую очередь и подтолкнуло его к выступлению против Редакционных комиссий. Поборника гласности, вероятно, возмущал также запрет посещать сторонним зрителям заседания губернских комитетов, литографировать или печатать их постановления, выдержки из них, причем печатать не только в «Губернских ведомостях» и других изданиях, но и для самих членов комитетов[1749]. Как результат, более широкая публика была ограничена в доступе к информации и должна была довольствоваться слухами и легендами.Еще в одесский период Герсеванов был близко знаком с многолетним (до 1857 года) редактором «ОВ», позже известным статистиком, цензором Главного управления цензуры, товарищем министра внутренних дел А. Г. Тройницким. Именно к нему были направлены письма нашего генерал-майора, написанные в феврале — марте 1858 года, когда широкое обсуждение крестьянского вопроса набирало обороты. Фрагменты этих писем (очевидно, перлюстрированных) были опубликованы в 1898 году в «Русской старине» — в уже упомянутой работе «На заре крестьянской свободы». Правда, здесь, неизвестно по какой причине, не представлено полное имя автора этой корреспонденции (в отличие от других, чьи фамилии указаны), а лишь отмечено: «Письма образованного и развитого помещика, генерала Г-ва к Александру Григорьевичу Т-цкому из Херсона»[1750]
. Знакомство с данными фрагментами не вызвало у меня сомнений в их авторстве. Сравнение с аутентичными (с опубликованным и архивным) текстами Герсеванова только придало уверенности. А главное — мы видим ожесточенного поборника гласности, идеи «децентрализации»[1751], противопоставляющего центр и провинцию, дворянство и чиновничество, чем пропитано, например, его письмо 1864 года к правителю Канцелярии Министерства внутренних дел — письмо, копии с которого были также направлены другим уездным предводителям для ознакомления дворянской общественности[1752].