«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Трудно сказать, каким было продолжение, проводились ли очные ставки, допрашивались ли другие фигуранты. Архивное дело ответов на такие вопросы не содержит. Но в данном случае это несущественно. Не очень важно и насколько рассказ Подуражного был правдивым в обычном понимании. Главное, что в каждом случае «искания казачества» проявлялись довольно сложные, запутанные взаимоотношения, в которых и владельцы, и «искатели» имели свою «правду». Однако вряд ли проблема заключалась только в социальном эгоизме одной или другой стороны. Перестройка всей системы традиционных отношений, видимо, не могла обойтись без драматических столкновений интересов.

Из тех вопросов, которые не нашли отражения в общей «Записке» 1801 года, тесно связанных с «исканием казачества», следует отметить настоятельную просьбу (от шести уездов) вернуть беглых крестьян, поселившихся, в частности, в Новороссийской губернии, на Слобожанщине, на Дону, запретить принимать беглецов и принять меры для того, чтобы «впредь побеги их наилучшим образом пресечены были»^[719]. Очевидно, между указом 3 мая 1783 года и реальной действительностью была определенная дистанция^[720]. Более того, В. В. Дубровский, один из немногих украинских историков, кто обратил специальное внимание на особенности социальной ситуации на Левобережье периода наместничеств (1782–1798), считая его terra incognita отечественной истории, подчеркивал, что после переписи 1782 года проблема побегов только обострилась, а количество беглецов увеличилось. До этого с проблемой можно было «бороться домашними мерами — стеречь ненадежные души, ловить беглецов, вообще не доводить крестьян до необходимости бежать». Побеги, по определению историка, тогда были «пассивной потерей для помещиков». А после ревизии — стали «настоящим несчастьем, что грозило мелким владельцам полным разорением, поскольку они не только оставались без рабочих рук, но и вынуждены были платить еще за них аккуратно подушный налог и другие повинности»^[721].

К тому же, вероятно, четкого осознания (во всяком случае, среди крестьян), к земле ли или к конкретному лицу произошло прикрепление, в начале XIX века еще не существовало, и решение крестьянами материальных проблем часто осуществлялось традиционным путем поиска такого нового места, где можно было бы получить какие-то льготы. Дворянство малороссийских губерний, как показал Дубровский, еще в начале 1790‐х годов пыталось объединиться ради отстаивания своих интересов перед центральным правительством, используя как повод возможность подать благодарность Екатерине II в связи с завершением Русско-турецкой войны 1787–1791 годов. В то время дворянство только осваивало новые формы корпоративной организации и не проявило достаточной консолидированности не только на уровне Малороссии, но и отдельно в пределах каждой губернии. Поэтому на инициативы губернских маршалков Киевского наместничества — С. Я. Тарновского и Черниговского — В. Я. Тарновского откликнулись не все уездные корпорации, не все представители дворянского сообщества. Вместе с тем именно уездные корпорации обращались, например, к С. Я. Тарновскому с «препоручением» ходатайствовать об «общественной нужде нашей». Среди главных вопросов дворянство называло бегство крестьян и невозможность их возврата, проблему покупки казацких земель помещиками и «искания казачества». Оживленная переписка 1791–1793 годов между уездными и губернскими маршалками, письма черниговского губернатора А. С. Милорадовича, малороссийского генерал-губернатора М. Н. Кречетникова, составление коллективных петиций, наконец, «командировки» С. Я. Тарновского в Петербург — так дворянство пыталось решить жизненно важное дело.

Но экономические интересы малороссийского дворянства вступали в противоречие с интересами дворянства районов новой колонизации, которое действовало довольно энергично. В частности, в это же время екатеринославское дворянство поручило своему предводителю и избранным депутатам также отправиться в столицу для поздравления императрицы и «в числе прочих нужд просить и о утверждении за ними всех людей, доселе ими принятых и тамо живущих». Как отметил по этому поводу В. В. Дубровский, «юридические права старых владельцев отступают перед новыми хозяевами с их суровыми условиями взаимной конкуренции на необъятных земельных просторах в деле захвата рабочей силы, с преобладанием права сильного и ловкого. Перед такими условиями у старых помещиков руки стали удивительно коротки»^[722].

Исследуя процесс закрепощения крестьян Южной Украины, А. С. Коциевский вынужден был признать, что усилия властей прекратить бегство крестьян в Новороссию ни к чему не привели, «побеги продолжались, продолжало существовать „бродяжничество“ беспаспортных крестьян, которые кочевали от одного помещика к другому, нанимались на работу к иностранным колонистам, состоятельным государственным крестьянам, искали заработка в быстро растущих городах Южной Украины»^[723].