Поместный собор Русской Православной церкви. Избрание Патриарха Пимена

Войдя в главный зал, я стал пробираться к Патриарху, вокруг которого толпилось много народу, чтобы его приветствовать. Куроедов был тоже окружен толпицей[33]; я подумал к нему подойти, чтобы поздороваться, но потом решил, что не стоит тратить для этого время, ждать в хвосте. Для «почетных» лиц: Патриарха, Куроедова и иже с ним, митрополитов и зарубежных гостей – был накрыт отдельный стол с потрясающими яствами и с именными местами. А все мы, остальные, должны были закусывать, стоя перед столами (а ля фуршет), во множестве расставленными рядами и ломящимися от множества блюд.

Никто не начинал есть, ожидали, когда Патриарх кончит здороваться и сядет за стол. Наконец, закончились поздравления Патриарха, была прочитана молитва, Патриарх благословил трапезу, «почетные» сели, а остальные, стоя, начали поедать обильные блюда. Все были невероятно голодны, и некоторое время в зале было тихо, раздавался только звук вилок и ножей. После этого начались тосты и приветствия, которые мало кто слушал, да и трудно их было расслышать, кроме двух первых, Патриарха и Куроедова…

Уже гораздо позже вспоминаю об одном разговоре. Среди приглашенных на банкет встречаю работника Иностранного отдела Г.Н. Скобея. Он кончил Духовную Академию, брат его – протоиерей, они из священнической семьи из Белоруссии. Был послан в Грецию, учился на богословском факультете, пробыл там два года и вполне прилично изучил греческий язык. Работает сейчас как греческий переводчик при Патриархии, в этом качестве участвовал во Всеправославных совещаниях. Человек неглупый, побывавший за границей, но очень сдержанный, типичный ученик митрополита Никодима. Разговорились с ним по-гречески.

– Скажите, – говорит он мне, – что Вы имели в виду, когда сказали вчера на Соборе, что «Обращение ко всем христианам» – тенденциозный и односторонний документ? Мне это неясно.

– Я имел в виду, – отвечаю я, – что в нем, например, подвергаются критике действия американского правительства во Вьетнаме, а о подобного рода действиях советского правительства умалчивается.

– А какие это такие действия советского правительства? – спрашивает он.

– Например, советская интервенция в Чехословакии!

– Да ведь в Чехословакии происходила борьба двух партий.

– Как и во Вьетнаме! Только в Чехословакии, 95 % по крайней мере, стояли за Дубчека и были против советского вмешательства, – отвечаю я.

– Неужели так много? Я этого не знал… но ведь нужно было защищать социалистический строй, наш дружественный лагерь… он был под угрозой, – растерянно пробормотал Г. Скобей.

– А на что он нужен, этот социалистический лагерь, раз громадное большинство чехов его не хотело? Ведь это только обозлило людей и вызвало антирусские чувства и надолго. Во всяком случае, интервенция советских войск и введение танков нанесли тяжкий удар престижу

СССР в мировом мнении, – я решил отвечать, как думаю и не лукавить.

– Да, это так, – соглашался Скобей, – я это знаю. Но многие боятся обсуждать это вслух…

Банкет закончился в шестом часу вечера. В гостинице встречаю члена константинопольской делегации митрополита Транупольского Дамаскина. Он выражает полный восторг моим выступлением на Соборе: «Среди общей мертвечины и казенщины вдруг раздался Ваш свободный голос. Как бы повеяло благодатью Духа Святого. Вы спасли Собор. Я сидел и думал, неужто так и не найдется человека, который бы сказал правду об этом Обращении. А Вы смогли точно все определить!»

Я поблагодарил, конечно, владыку Дамаскина, но подумал про себя: «Суть же грецы льстивы даже до сего дне». Но все-таки хорошо, что сказанная мною правда была услышана «зарубежными гостями» и станет известна за границей, а это «важно и на пользу Церкви», невольно вспомнил я слова митрополита Никодима.

Вечер был свободным, и я поехал в гости к своему брату Игорю. Там я подробно рассказал о Соборе, о приеме и передал два билета на завтрашний концерт.

4 июня, утро

В это утро я звонил в Иностранный отдел. Меня беспокоил вопрос о продлении моего паспорта, срок действия которого кончался во вторник, 8 июня. Мне хотелось остаться еще на неделю, поехать в Ригу, куда меня приглашал архиепископ Рижский Леонид. Мне очень хотелось побывать в тамошних женских монастырях, в самой Риге и в так называемой «Пустыньке», в 60 километрах от Риги. Как сказал сам архиепископ Леонид, «единственные настоящие русские монастыри существуют сейчас только там». Да и от других я слышал об этих монастырях много хорошего. Очень мне хотелось побывать в Крыму – Ялте и Никитском Саду, где я провел детство вместе со всей нашей большой семьей, со всеми пятью братьями Кривошеиными. Меня туда очень приглашал в 1969 году епископ Крымский Антоний, но сейчас, когда я заговорил с ним об этом, он смутился и стал как-то отнекиваться. Могу предположить, что он испугался моего выступления на Соборе, а может быть, ему самому надо было куда-то ехать по окончании Собора. Во всяком случае, я решил просить в Иностранном отделе разрешения поехать в Крым.