Помни мой голос

Доверив Мэри-Элис, которой исполнилось полтора года, попечению Джоан, Генри и молоденькой, недавно взятой в дом няни, Флоренс и Обри туманным весенним утром покинули Англию. Франция приветствовала их чистым голубым небом и ослепительным солнцем. На поезде они добрались до Парижа. Перед их отъездом Уильям, волновавшийся за еврейских друзей, неизвестно где скрывавшихся всю оккупацию, попросил Обри разузнать о них хоть что-нибудь. Обри, последний раз посещавший Париж накануне войны, изумленно вертел головой, но Флоренс его восторгов не разделяла. Руперт умер, а вместе с ним умерла и часть Флоренс. А та часть, что еще не умерла, больше не испытывала радости.

Париж не оправился от фашистского вторжения. Люди жили впроголодь, испытывая нужду в самых элементарных вещах. Скудные продукты питания выдавались строго по карточкам, о сигаретах, бензине и мыле не приходилось даже мечтать. В кафешках, к разочарованию Флоренс, предлагали ненавистный ей желудевый кофе. Зато благоденствовал черный рынок, и подпольные рестораны плодились как грибы после дождя. В одно из таких злачных мест Обри пригласил Флоренс на ужин. Обступив английского офицера, гарсоны на все лады восхваляли союзников, проклинали бошей и жаловались на дороговизну, закрывавшую вход в их заведение простым солдатам.

– Извини, но собеседник из меня никудышный, – криво улыбнулась Флоренс.

Обри распечатал захваченную в Лондоне пачку сигарет и прикурил.

– Брось, я все понимаю. Возможно, после прощания с Рупертом ты найдешь в себе силы жить дальше.

«Жить дальше? – внутренне возмутилась Флоренс. – Зачем?» Что ждало ее в будущем, кроме неохватной черной дыры вместо Руперта?

– Спасибо, что взял меня с собой, – прошептала она.

– Мы обязаны почтить его память. Надеюсь, мама, папа и близнецы тоже когда-нибудь посетят Арнем. Только стоя на краю могилы, чувствуешь величие смерти. Чувствуешь и принимаешь ее.

– Мне немного тревожно, – призналась Флоренс.

– Не бойся, я с тобой. Я о тебе позабочусь. – Обри взял ее за руку. – Ты очень дорога мне, Флоренс. Ты всегда была мне дорога. Нам пришлось нелегко, мы пережили войну, потеряли дорогих нам людей. А когда теряешь верных товарищей, еще крепче привязываешься к старым друзьям, к тем, кто остался.

Флоренс благодарно улыбнулась, хотя рука Обри, сжимавшая ее ладонь, начинала действовать ей на нервы.

– Верно, – сказала она. – Мне тоже хочется тепла родных и близких. Но война все исковеркала, и не так-то легко вернуться к прежнему мирному существованию.

– Мы должны научиться жить заново. Примириться с утратами и начать все сначала. Я не просто твой деверь, я твой друг. Руперт хотел бы, чтобы я о тебе заботился, но я и сам, сам, от всего сердца хочу заботиться о тебе. Наверное, мои слова звучат сумбурно, но я хочу, чтобы ты знала, Флоренс: я всегда здесь, рядом.

Флоренс не терпелось освободиться от хватки Обри, но после его признания она сочла это грубым и решила потерпеть. Пусть баюкает ее вялую ладонь, ей безразлично.

– Спасибо, Обри. Никогда не сомневалась в твоей доброте. Мне повезло стать частью вашей семьи. Знаю, что и я, и Мэри-Элис всегда найдем приют в Педреване.

Она замолчала. Перед ее мысленным взором возникла картина: она играет в крокет, а Руперт горделиво улыбается, наблюдая за ней из окна. «А я заделаюсь сварливым брюзгой, запрусь в мансарде и буду шпионить оттуда за игроками в крокет или теннис, мечтая, чтобы они убрались поскорее с лужайки и вернули мне мою очаровательную жену. И когда моя мечта осуществится, мы уединимся с ней вдвоем, выпьем по бокалу хереса и будем наслаждаться закатом». Глаза Флоренс увлажнились, и она скрипнула зубами, сдерживая слезы. Руперт никогда не заделается сварливым брюзгой, никогда не запрется в мансарде и никогда не будет наслаждаться закатом вместе с ней. Руперт умер и унес в могилу их мечты о безоблачном счастье.

По мощенным булыжниками улицам они двинулись к маленькому пансиону, где Обри заказал комнаты. Несмотря на разруху, Париж был прекрасен. Уродство войны не смогло зачернить красоту элегантных зданий, построенных по проекту барона Османа, и охладить теплый свет фонарей, золотивших покрытые листвой аллеи и площади. Они шли и вспоминали довоенную юность. Долгие, лениво тянувшиеся летние дни, беззаботные игры, пикники и теннисные турниры на корте Педревана.

– Помнится, ты был влюблен в Элиз, – усмехнулась Флоренс. В прохладе ночи она чувствовала себя раскованно и легко.

– О да, в то лето я совсем потерял голову, – расхохотался Обри. – Молодость, глупость.

– Ну почему же глупость? Элиз была хороша. Правда, ее неповторимость открывалась не с первого взгляда.

– В ней была некая притягательность. А ее французский акцент сводил меня с ума.

– Я думала, ты на ней женишься.

– Что? – Обри недоверчиво вытаращился на нее. – С какой стати?

– Ну да, ты был слишком юн.

– Я просто втюрился.

– Все мы, – многозначительно ответила Флоренс.

Обри грустно усмехнулся.

– Я был ослеплен и не заметил сокровища у себя под носом. А когда заметил, было уже поздно. Та девушка влюбилась в другого.