Помни мой голос

Внезапно Флоренс бросило в дрожь, и она обхватила себя руками.

– Замерзла? – спросил Обри.

– Немного, – солгала она.

Обри снял пиджак и набросил ей на плечи.

– А что сталось с Элиз?

– Понятия не имею, – махнул рукой Обри. – Она вернулась в Париж, и я потерял ее из виду. Надеюсь, и она, и ее семья выжили в этой войне. Наверное, стоит ее отыскать, как полагаешь?

– Не знаю. Возможно, она так и не вышла замуж…

– Угольки нашей влюбленности давным-давно потухли, – покачал головой Обри.

Он наклонился и задумчиво посмотрел Флоренс в глаза, словно намереваясь открыть ей некую тайну. Флоренс потупилась: она не желала слышать от Обри никаких признаний. Секундное молчание растянулось для Флоренс в вечность. Благоприятный момент был упущен, Обри распрямился и досадливо вздохнул.

– Нет ничего приятнее, чем разгуливать с тобой по Парижу, – сказал он. – Жаль, что обстоятельства, приведшие нас сюда, столь безрадостны.

Следующим утром они завернули в узкий переулок на Монмартре, где когда-то жило семейство Шаб, друзья Уильяма, и позвонили в дверь одного из домов. Дверь распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина в поношенном платье и башмаках на деревянной подошве. Истинная парижанка, она и в жалком наряде выглядела утонченно. Ее седые волосы были собраны в пучок на затылке, глубоко посаженные карие глаза светились умом и любопытством. Обри объяснил, кто они такие, и лицо старушки мгновенно расцвело на диво красивой улыбкой. Она горячо обняла Обри и заключила в пылкие объятия Флоренс, видимо, приняв их за супружескую чету. Из рук вон плохой французский не позволил Флоренс указать женщине на ошибку.

Парижанка пригласила их внутрь. Ее звали Сильвией, дочь, жившую с ней, – Эстер, а внучку – Николь. У изящной, как Сильвия, Эстер были длинные черные волосы и большие колдовские глаза. Десятилетняя Николь пугливо жалась к матери и упорно молчала. У Флоренс при взгляде на нее тоскливо сжималось сердце: бедное дитя, что ей пришлось вынести во время войны!

Семья, влачившая нищенское существование, закатила гостям настоящий пир, выставив на стол тарелки с маленькими рачками, политыми вкуснейшим соусом, и достав из погреба старинную, обросшую паутиной бутылку вина. «Такую радостную встречу необходимо отметить», – заявила Сильвия. Она рассказала, что всю войну их семья пряталась на чердаке в Нормандии. Мужчины погибли, а они втроем: Сильвия, Эстер и Николь – спаслись и теперь каждый день благодарят Небеса, сохранившие им жизни. Их веселость и оптимизм поразили Флоренс. Пройдя через ад, потеряв близких, эти женщины не утратили способности радоваться и смеяться. Неужели, размышляла Флоренс, даже в кромешной тьме страданий можно отыскать лучик надежды и отдаться ничем не замутненной радости? Неужели для этого достаточно одного – захотеть радоваться? Сильвия и Эстер, ярчайшие примеры силы духа и неистребимой тяги человечества к жизни, представлялись ей нежными зелеными ростками, неумолимо пробивающими себе путь сквозь выжженную землю. Их воля к жизни казалась неискоренимой. Бурлившие в них жизненные соки смело и безоглядно рвались ввысь, к солнцу. Они не замуровывали себя в прошлом, а жили настоящим и в настоящем находили излучающий надежду свет.

Провожая гостей, Сильвия стиснула руки Флоренс и, с трудом подбирая английские слова, проговорила:

– Я очень счастлива познакомиться с вами. Вам повезло сохранить мужа. Берегите его.

И такая нежность лилась из ее глаз, что у Флоренс не повернулся язык сказать ей правду. Она поблагодарила хозяйку за гостеприимство и ушла. Зачем Сильвии знать, что она никогда не выходила замуж за Обри и сейчас едет на могилу мужа?

На поезде через Брюссель Обри и Флоренс добрались до Арнема и взяли такси до Остербека. В Остербеке, маленькой деревушке в паре миль от Арнема, проходили самые ожесточенные сражения. В бакалейном магазинчике Флоренс купила скромный букет ландышей. Ей не хотелось идти на кладбище с пустыми руками.

В такси они молча смотрели в окно: пятнавшие местность следы кровавых баталий, унесших полтора года назад столько молодых жизней, к разговорам не располагали. Флоренс тоскливо созерцала лежавшие в руинах дома, землю, изрытую, словно оспинами, воронками от снарядов, суровые кресты, отмечавшие могилы павших бойцов. Глядеть на этот ужас из уютного чрева такси было невыносимо. Флоренс мысленно перенеслась в 1944 год. Она попыталась нарисовать в воображении парашютистов, заполонивших небо, горящие самолеты, леса и равнины, содрогавшиеся от взрывов, но у нее ничего не вышло. Она видела только Руперта, бегущего сквозь дымную завесу.