В половине шестого робко защебетали птахи, и рассветные лучи опасливо вползли в комнату сквозь неплотно задернутые портьеры. Макс проснулся весь разбитый: тревога не только не покинула его, но даже усилилась. Он очень надеялся, что Робин позвонит ему после завтрака.
Валяться в постели дальше не имело смысла. Макс оделся, схватил камеру и на цыпочках, чтобы Тоби не проснулся и лаем не всполошил Синтию, прокрался в холл. Берта за ужином выпила столько вина, что ее не разбудил бы и пушечный выстрел. В преддверии суеты наступающего дня сад упивался последними мгновениями тишины. Макс сфотографировал особняк и прогулялся вдоль живой изгороди, любуясь цветами и кустами, подернутыми росистой вуалью. Но и пробуждающаяся природа не утешила и не ободрила его. Похоже, Робин не стремилась увидеться с ним. Не зря она пропала на целых четыре года. Возможно, он действительно потерял ее навсегда.
С безысходной тоской он вспомнил, как поцеловал Робин в гроте. Этот поцелуй не стерся из его памяти, не потерял сиятельного блеска. Он не забыл ни ее тела, прильнувшего к его груди, ни нежности ладони на своей щеке, ни шелковистости губ. Он до сих пор ощущал губы Робин на своих губах. Как естественно все произошло между ними. Они явно были созданы друг для друга. Он знал это, знал наверняка, хотя терпеть не мог ходячих клише. Он нетерпеливо нарез
В восемь часов, когда Синтия спустилась в кухню, Макс сидел за столом и листал альманах корнуолльских пляжей, найденный им в гостиной. Рядом, на столе, покоилась «лейка». Синтия подняла ее и с любопытством повертела в руках.
– У Руперта была похожая камера, – сказала она. – Он любил фотографировать. Думаю, если бы он не погиб, мог бы стать профессиональным фотографом. Он был настоящим художником. Жаль, что его жизнь так рано оборвалась и он не проявил всех граней своей уникальной личности.
Синтия и не предполагала, какую бурю подняла в душе Макса.
– Руперт любил фотографировать? – ошеломленно вскричал он.
Глаза Синтии озадаченно расширились. Она улыбнулась и положила фотоаппарат на стол.
– Да. И очень гордился своей «лейкой». Он с ней почти не расставался. Что ты хочешь на завтрак?
Макс попросил кофе и тосты. Пока Макс завтракал, Синтия развлекала его беседой. Берта к завтраку не спустилась – спала наверху.
– Кстати о камерах, – сказала Синтия, поднимаясь. – Я кое-что вспомнила посреди ночи. У меня есть фотография, на которую, возможно, ты не откажешься взглянуть.
Сильвия исчезла в комнате и через минуту появилась с серебристой рамкой в руках.
– Это Руперт и Флоренс в день свадьбы. Единственный снимок, где они вместе. Я подумала, надо бы тебе его показать.
Старушка протянула фоторамку. Макс покопался в себе, отыскивая сполохи дежавю, но не нашел их. А нашел только восхищение и неприкрытый интерес. От улыбок Руперта и Флоренс исходил солнечный свет. Неотразимый голубоглазый Руперт, высокий и элегантный, с зачесанными назад темно-каштановыми волосами, мыском опускавшимися на лоб, как у кинозвезды, сражал наповал. Тоненькая Флоренс, едва достававшая ему до плеча, женственная и пленительная, в ниспадающем волнами платье, не уступала ему в красоте и изысканности. Вместе они смотрелись очень романтично. Реинкарнация реинкарнацией, но от мысли, что смерть разлучила эту молодую чету влюбленных, не дав им вкусить прелести совместной жизни, Макс опечалился. Он вглядывался в лицо Руперта, сравнивая себя сегодняшнего с человеком, которым был раньше, и грустил. Грустил, ибо не мог показать фотокарточку Робин.
В девять утра к Максу и Сильвии присоединились Берта и Тоби. Тоби очумело ринулся в сад и задрал лапку у первого же куста. Через час Синтия предложила наведаться в особняк. Все утро она пыталась дозвониться Обри, но безрезультатно.
– Давайте положимся на удачу и заявимся без приглашения.
Телефон молчал. Макс тешил себя надеждой, что Робин вот-вот объявится, но надежда умерла, как только он покинул коттедж. Все кончено – Робин поставила на нем крест.