Помни мой голос

Преподобный Миллар, как обычно, блистал, волнуя сердца прихожан глубоким духовным посланием, сдобренным порцией искрометного, присущего викарию юмора. Флоренс, не желая оскорбить викария пренебрежением, подняла на него глаза и вдруг почувствовала взгляд Руперта. Пять минут она честно боролась с соблазном посмотреть на любимого, но не выдержала и обернулась. И чуть не подпрыгнула на скамейке. Оказалось, ее обжигал взгляд вовсе не Руперта, а Обри! Несколько долгих минут он глядел прямо на нее, затем отвернулся. Флоренс окаменела. На лице Обри читались следы безотчетной грусти и сумеречных забот. Бедняга. Она не вспоминала о нем уже полгода, с выпускного бала в «Гранд-отеле» в Истборне. Случается же так: думаешь о ком-то днем и ночью, а потом – бах! – в одночасье выкидываешь его из головы, и больше он для тебя не существует. Флоренс повернулась к Руперту. Он ответил ей озабоченным взглядом.

Служба окончилась, и прихожане высыпали на улицу. Зима за церковными воротами встретила их морозным солнцем и хрустящим снегом. Руперт собственнически приобнял Флоренс и шепнул ей на ухо:

– Для Обри наше счастье не в радость.

– Почему? – искренне удивилась она.

– Потому что он хочет, чтобы ты принадлежала ему.

– Тебе кажется, – не поверила ему Флоренс. – Он никогда мной особо не интересовался.

– Боюсь, ты ошибаешься, дорогая моя. – Руперт нежно сжал ее руку. – Впервые в жизни мне жаль младшего брата. Он всегда получал все, что хотел, но не смог заполучить тебя.

Флоренс коварно усмехнулась.

– И это говорит человек, который прошлым летом горько плакался мне в жилетку, сетуя на брата-везунчика, вечно переходящего ему дорогу. Что-то я не узнаю тебя, Руперт. С чего вдруг ты проникся к нему состраданием?

– С того, что я изменился. Ты изменила меня, – серьезно произнес Руперт.

– Я?

– Да, ты научила меня с благодарностью принимать то, что у меня есть.

Растроганная, Флоренс вытянула руку и погладила Руперта по щеке.

– Ох, Ру, ничего прекраснее я никогда ни от кого не слышала.

Руперт робко улыбнулся.

– Но это правда. Не проходит и дня, чтобы я не благодарил Господа, подарившего мне тебя. – Руперт взял ее ладонь и поцеловал. – Господа, внушившего тебе любовь ко мне.

* * *

В январе Флоренс возобновила занятия в Школе танцевального мастерства и драматического искусства, а Руперт – работу в конторе на Сент-Джеймс. Слухи о войне наводнили Лондон, и горожане, стараясь развеять гнетущий страх, веселились не переставая. Флоренс пригласили на свадьбу, и она вместе с Рупертом очутилась в Сити, в царственной, обитой деревянными панелями резиденции «Почтенной компании драпировщиков», где официанты в ливреях и белых перчатках подавали блюда на тарелках из чистого золота и серебра. Музыка и танцы отвлекли их на время от заголовков газет, кричавших о нарастающей агрессии Германии и усилении национал-социалистической партии Гитлера, и они провальсировали всю ночь.

31 марта Невилл Чемберлен пообещал оказать польскому правительству необходимую поддержку, если Германия вздумает угрожать независимости Польши. Весна в том году выдалась на удивление теплой, и Руперт с Флоренс решили провести выходные в честь Дня святой Троицы в заливе Гулливера. Всю дорогу от Лондона до Корнуолла они ехали в «астон мартине» Руперта с открытым верхом. Волосы влюбленных развевались по ветру, а они самозабвенно орали любимые песни. В груди их росли напряжение и тревога, словно где-то глубоко-глубоко в душе они знали, что это их последнее путешествие и вот-вот разразится война. И они драли глотки, не стесняясь, делились друг с другом самым сокровенным и целовались, как целуются люди перед неотвратимой разлукой.

Флоренс оказалась единственной гостьей Дашей. Педреван-парк, обычно полный кузенов и родственников, встретил ее зловещей тишиной и пустотой огромных комнат, по которым потерянно бродили Уильям и Селия, похожие на сдувшиеся после вечеринки воздушные шарики. Дом, некогда сотрясавшийся от людского гомона, музыки и хохота, теперь напоминал безмолвный склеп: даже каменные стены, казалось, чувствовали неминуемые изменения и холодели, ощущая в порывах весеннего ветерка стылое дыхание надвигающейся стужи. Но солнце палило нещадно, цветы на деревьях и изгородях распускались пышным цветом, и Руперт и Флоренс купались в море, гуляли взад-вперед по пляжу, сидели под вишней на садовой скамеечке и говорили. И чем больше они говорили, тем сильнее поражались тому, насколько они, двое, похожи. Одурманенные весенним воздухом и нежностью влюбленных сердец, они открывали такие глубины друг в друге, о которых не подозревали.

Наступил ранний вечер. На бледно-голубом небе горел огненно-рыжий закат. Волны мягко набегали на берег, и легкий ветерок, дувший с моря, приносил запах сероводорода. Куря одну сигарету на двоих, Флоренс и Руперт сидели на верхушке дюны и завороженно следили за водной феерией теней и света. Руперт снял пальто и накинул его на плечи Флоренс.

– Смотри, первая звездочка! – воскликнула Флоренс, вытягивая руку.

– Это не звездочка, – усмехнулся Руперт. – Это Венера.