Помни о Фамагусте

Двадцать восьмого апреля, в седьмую годовщину воцарения Освободителя, раскинувшую шатер и над первыми майскими днями с их упраздненной вакханалией труда, которой «идольское капище, оплот кабального бреда» заняли боги ристалищ, Мгер дал смотр войску и поднял на флагштоке гладиаторский флаг. Золотые мечи в овале лазурного ока трещали на бледно-фиалковом подгородном ветру. Птицы сидели в ветвях, не перелетая с древа на древо, в их повадке было что-то антильское, дорассветное. Фронт, салютующий флагу и солнцу, дорожки слез подсыхали на лицах. Здесь были все, кого он выбрал и воспитал, кого заставил лазать по намыленным столбам, плясать на канате, шлепать босиком по стеклу и углям, заглатывать шампуры, харкать огнем, все, чью жизнь вознес до своей, как ставят на верхнюю полку стакан. Провокаторы в дерюжных, не притворенных доспехами одежонках исхитрялись мечами, козырь, что у мангусты, — прыжок. Ретиарии, сеть и трезубец, сдерживали секуторов, гончих, зыркавших в злобную прорезь. У галлов был ослиный хвост, прикрученный к наконечнику шлема, беспоножные, с лесным коварством тянули из-за спины второе копье. Фракийцам предупреждение, фракийцам в шапках и наручнях, уповайте не слишком на серпы и ножи. Эй, расторопнее, горцы, самнит надвигается. Башня. Чудовище-броненосец. Гривастый котел на башке. Кованый заслон щита закрывает доступ железу. Пышет жаром кипящая алчь. Непобедимая машина войны! Размечтался, самнит, найдется управа, ужалит в щелку оса.

Только что оконченный строительством Колизей качался на майских волнах, торт к совершеннолетию полковничьей дочери, взбитая прислугой постель. 2-го мая они с pomp’ой продефилировали на арене и приветствовали Освободителя в императорской ложе. Te salutant! Te salutant! Te salutant! — отразило троекратное эхо. Принцепс рассмеялся, и взвыла, вспенилась чаша, двадцать две тысячи. День был колкий, в блестках и газовых пузырьках, ветер легко прикасался к полотнищам, являя колебательной дрожью, игрой мышц под натиском банщика-массажиста, что плавность не единственный удел знамен. Транспорт, пущенный в общее русло, вобрал двадцать шесть прежних и несколько новых трамвайных маршрутов. Облепленные гроздьями вагоны загребали в гору, смачный гогот и гиканье не давали захлопнуться раздвижным, сложиться гармошечным створкам, задние заклинило наглухо. «Задний гапыны печ», на трех языках горланил вожатый, весельчак в рубахе-апаш. Тщетно. Вдавливаясь в плотнейшую массу под жутчайшим давлением тех, кто давился за ними, задние замирали до хруста, переставали мычать, лишь удивленно моргали, что в середине и спереди столько простора, что там хохочут и лаятся. Кто-то падал, кто-то срывался с подножки на повороте, но невеликая скорость, насмерть не разобьешься, хоть тресни. Ерундистика — вывих, ушиб, перелом; сотрясение — это уж полная невезуха. В гипсовом обойдется лубке, ежели помогать хашным отваром, баранье жирнющее хлебово, костный бульон и к нему на заре граммов двести при круто посоленном ломте чурека. Костью зверя своя да срастется, кати дальше, цела голова.

Течением рельсов по обе стороны трамов, вдоль размотанных лентой плакатов, под рев раструбов и тарелей, ломающих перепонки гладиаторским маршем основателя композиторской школы, пышноусого баловня муз в галстуке-бабочке, сочинившего гимны для десятка правительств, и каждое закрывало глаза на его прислужничество предыдущему, потому что не было случая, чтобы он не писал гимн для какой-нибудь власти, потому что любая из них нуждалась в нем так же, как он в ее винах, сигарах, уединенных купальнях в ожерелиях нимф и эфебов, шли по обе трамвайные стороны единством заводов и канцелярий, шли также россыпью, вразнобой, но, так или иначе, слитно, совместно, соцельно. Всякого возраста, отдуваясь и с пением, на пролежнях склонов, на булыжных горбах. Тысячи потных мужчин в ботинках и в парусиновых туфлях, тысячи в кепках и фетровых шляпах, картузах, под штандартами солидарного государства, с красной тенью от лозунгов на белизне полотна, шли нараспашку и те, что таились, онанисты, фальшивомонетчики, скупщики краденого, шли колонною женщины Парапета, специальный, ярко стонущий сектор трибун, а когда, видя кровь, они обнажались по пояс и, приподняв груди, стенали стенали стенали… о! о! о! — отражало трехкратное эхо. Te salutant! te salutant! te salutant!