Помни о Фамагусте

Мгер выходил по вторникам и субботам. Никогда один на один, уставом заведено и проверено опытом: четверка разнокалиберных (провокатор, секутор, самнит, ретиарий) против почти безоружного, с условием, что он не сразу растреплет паяцев, чуть-чуть повозится, поиграет в защитный редут, в геройские флеши, — минимальный залог, conditia sine qua non занимательности, и немногим забавней работалось с большим числом, от пяти до восьми. Выпустить спаянный взвод, возражал итальянец, — подорвать доверие публики, ей непременно втемяшится сговор. Это было бы между тем вернейшим решением. Только так, зарядив пару десятков бойцов, атакующих слева и справа, сверху и снизу, хриплым рыком подстегивающих натиск и подвиг, пусть не изгладилось бы, о чем заикаться нелепо, но затушевалось, подретушировалось ни с чем не сообразное неравенство батальных ресурсов: повторяя, чтобы не заскучать, прочитанные накануне стихи, Мгер шутовски обегал пыхтящую камарилью, пока она «стремглав» к нему приближалась, пока беспомощно барахталась в своем конфузе, роняла мечи и трезубцы, запутывалась в ловчих сетях. Мгоян затмевает себя вчерашнего, судили завсегдатаи. Он добивался аудиенции у льва, дав зарок не попортить животному шкуру и накормить после вечернего представления, но Освободитель то ли пригрозил домашним арестом, то ли посадил-таки фаворита на среду-четверг под замок, газеты противоречат, осыпаются желтой трухой.

— Секрет нашего дорогого Мгера, по-моему, проще, чем думают, — сказал мэтр Джалил в насреддинской манере, пристально усмехаясь в глаза. — Наш дорогой Мгер живет на арене в своем собственном времени, скрытом от профанов трюковою завесой. Перед нами, друзья, циферблат, приведенный в согласие с теми, что у нас на запястьях и в жилетных карманах, а часовой механизм нашего Клавдия тикает совсем, совсем не так, не смею выразить даже, насколько, но надеюсь обнародовать мнение.

Диалог Дариса и Гиренаса, немолодых поклонников гладиаторских боев и тавромахии, обсуждающих за стаканом горьковатого чая стати любимых побоищ, был напечатан в 527-м номере «Насреддина»; читатель, чтоб он был здоров, вежливо переварил угощение и, не тревожа журнальную почту дискуссионными репликами, дал понять, что отнес версию на счет литературных чудачеств Джалила. Газетчикам она тем более была не по зубам.

— Хм, — принял как должное капитан.

— Ах! — воскликнул драматург.

Мгер, застенчиво понурый, смолчал. Происходившее с ним было реальностью, т. е. чем-то, чего не отменишь, стало быть гипотеза, небезынтересная, как все у Джалила, которым он восхищался, служила к развертыванию самолюбия автора, будучи бесполезной в неумолимости его, Мгеровой, жизни.

Они сидели вчетвером в щебечущем патио Союза искусств, за столом под апельсиновым деревом, чьи яркие плоды прекрасно ладили с душноватой приглушенностью кипариса, алыми и лимонными розами и землисто-бежевыми, тонкими, туго переплетенными стволами Ranunculus Fiscaria, прелестного растительного общества, усеявшего все окрест белизной своих мелколиственных звезд-пятериц, а все целое садовой гармонии, перенятое у замкнутого галереями двора San Juan de los Reinos, монастыря в честь владычества Изабеллы Кастильской, сгноившей побежденную сестру в обители по соседству, не превзошло ли строгую пышность толедского прототипа? Как знать. Тот монастырь далеко, этого сада уж нет, некому сравнивать созревание роз, залетное пение, квадраты солнца и полутьмы в шахматах наяву и наощупь. Скинув пиджак, развяжи узел галстука, ворот расслабь, закатай рукава. Тенечувствительный омут блаженства в августовском зловонии кира. Здесь был приют, ermita ароматов. Драматург вернулся из испанского странствия по стипендии того же Союза и мило бахвалился раскатистым начальным «r», пришепетывающим срединным «s» воспоминаний о мадридском Las Ventas на Plaza de Toros, крупнейшем на Иберийском полуострове дворце-стадионе коррид, bullfighting, как стало модно говорить за прославителем-американцем. Впечатления сталкивались в тщедушной груди путешественника, он рассказывал о внушительных признаках бычьей и гладиаторской славы.