Помни о Фамагусте

Я буду говорить прямо: во всем, что относится до ритуала, коррида недосягаема, нечего думать о том, чтобы сравняться с нею в обряде. В бое быков, совершенством своей геометрии обязанному человеку и зверю, рассудку и необузданности, литургия, богослужение с благодарственным возвышением заколотой жертвы является к нам в тех самых одеждах, какие она надевала тысячелетия назад, до католической церкви, ибо той поры церковь была кафолична, была нераздельна, ее православный алтарь, размером не более яблока, находился на холке быка, опускаясь во тьму меж передними ребрами. Наша традиция древней, она так же стара, как стычки вооруженных мужчин. Однако bullfighting продолжался и цвел, а нас оборвали, разбив на куски. Авось склеятся, срастутся зазубринами — сходятся плохо, иначе, не так. Мы делаем новое, на свой страх и риск, по небывалой канве ритуала и формы. Мы палестинские евреи, что намоливают выжженную почву страны и говорят голым камням: это — могила Иосифа, это — могила Давида. Нет, иудеям проще, чем нам, они взяли в изгнание портативное отечество своей книги и на ней строили замки мечты. Провозглашенное Освободителем «возрождение славных ристалищ» неисполнимо по сути. Никакое возрождение вообще невозможно, после разлуки творят наново, это закон.

Но есть у нас преимущество, вознаграждающее за века отлучений. Я сполна его оценил, когда в девятом часу, на пятом быке позорно провалилось заклание и началось отвратительное убийство превосходящего духом собрата, когда остановленный ритуал — у жрецов от бессилия сперло дыхание — открыл шлюзы той гадости, что, видать, скапливалась в заклятых до поры предсердиях недостойного, и излилась наружу, все сделав смрадным. Пятый бык упирался, пятый отталкивал гибель. Он свалил лошадь и всласть набодался в конягу, подцепил правым рогом кумира демимонда, Эль Сида: шапка посвящения, брошенная тем на песок в прологе спектакля, закатилась под кровать, как обол (дурной знак!). Пятый дрался, крушил, от загривка отскакивали бандерильи, сломалась пика, не было проку от шпаг. Он загнал и поставил в тупик погребальную фирму, и тут они окончательно струсили, стали убивать его скопом — гнусная скотобойня. На закате израненный, залитый красным, лежа на подломившихся, ослабевших ногах, он принимал мясницкие удары ножом добивальщика, но дикая сила жизни, большая, чем в пяти других быках вместе взятых, сыграла с ним ужасную шутку, не дав умереть сразу же, без мучений. На свою беду, он все еще жил, поднимая филоновский лик страданий, обводя глазами арену, а надо мной орала гадости разряженная немолодая кликуша — я понял, почему наш поэт хотел прикрутить к рогам пулемет. Слава богу, бык умер. Куклу, сестру мою, била дрожь омерзения. У нас этого нет. Мгер, у нас этого быть не должно, обещай!

— Обещаю. Спасибо вам за рассказ. Я прочитал недавно, послушайте: «Писать нужно, не думая о прошлом, о будущем, даже о настоящем. Писать нужно для тех, кто знает, что умрет, и для кого ничтожно все, кроме времени, когда перед ним стоит эта мысль о смерти. Вот к такому времени и нужно обращаться. Писать для гладиаторов».

— Для внутренней партии «Полистана», — кивнул капитан.

— То есть, для всех, — усмехнулся Джалил.

— Но при этом оставаться собой, — возразил драматург.

— Только? И больше никем? — осклабился мэтр Джалил.

Под апельсиновым деревом в кастильском, защищенном от кира саду, сколь давно это было. Ветер взвихрил и сдул пятицветия Ranunculus Fiscaria, летний подтаявший снег, невесом. Зола и пена, афра кай тефра, нежная чушь. Алые и лимонные розы у алебастровой статуи Феба, из подкрашенных архаистом очей стреловержец мечет веселье и гнев. Давно, в языке это называется прошлым, думай не думай о нем, одинаковый толк. Настоящего нет, но в чем-то же, умирая, живут. В одном из времен, друг друга теснящих, или друг в друга текущих, или друг с другом сосуществующих, как на арене. Где сейчас эти четверо? Где-нибудь. Ответит потом, если сможет, но одиннадцать здесь, в пыли обломков на площади Колизея. Студент, карманник, спирит, негр словесности. Бандурист, факельщик, маклер. Пекарь мацы, с ними Убийца и итальянец. Он, Мгер, одиннадцатый, нулевой, как считать. Не хватает поручика, шлет привет из надежного края. В языке это зовется сплоченность, готовность разделить итд. Все узнано, все подтвердилось, милостью матери Божией мы доведались, говорил католик из Вильны в Гяндже. На постоялом дворе, когда это было, за самоваром.