Помни о Фамагусте

Он ошибся сегодняшней ночью, его сбросил вниз не баран с витыми рогами, животное, признающее лишь тупое бодание, грубую силу. Его скинул Лоплоп, главный над птицами (оттого в почтительном замешательстве застыли вороны на перекладинах фонарей), летающий рогатый властелин, клювастый, когтистый, в оперении северного циклона, словно в реке, стремящей клочья облаков и льда, а вишневое море, а жар — это сыворотка того, что случится, уже происходит. Он обидел Лоплопа неуважением, невниманием. Странно ли, что сейчас он не может, как мог на арене, как секунду назад еще мог, как, брезжилось, сможет всегда, не может не может движением силы перемахнуть до стволов, увязает и тащится, тащится, увязает, точь-в-точь те, кого он разметывал в Театре.

Он шел все медленней, все трудней, застревая на ровной поверхности, как в неотпускающем глубоком песке, выдирая ступни, как гвозди из цепкой доски, в неведении, сколько до цели, но шел. И вопреки той головокружительной очевидности, что путь с каждым шагом давался хуже и хуже: десять, пятнадцать таких конвульсивных выдергиваний, и ноги окажутся постаментом бесполезного туловища, — душа не несла на себе прежнего груза, поклажа ее полегчала. Лоплоп благороден, наказав тело, не тронул души. Обернутый в льдистую реку, беззлобно и справедливо карает со своей высоты, если даже не милует. Кто, если не он, льет в его грудь свободу и легкость, кто, если не он, влил их раньше, на скамье в простуженной раздевалке. Кровоточащим ртом приветствовал демона, te salutant! Из-за спины должно было донестись вторящее восклицание, обычно не совсем применимое к тем, кого не могли поразить ни меч, ни копье, ни взбешенная лошадь, но традиция выхода на арену, чтимая для связи с поколениями предков, не отдавала в творчестве десяти лицемерием и кокетством. Восклицание поднялось. Печальный, проникнутый достоинством шелест, отличный от Мгерова положением губ, которые, так же как и остекленелые глаза отозвавшихся, смотрели в небо, ибо принадлежали упавшим, значит, на сей раз формула выразила свою истину без препятствий.

Полет пуль не был столь скорым, каким его повелось описывать в книгах, недобросовестных во всем, что затрагивало мир перемещений во времени. Пули, отчетливо видные прозрачным мартовским полднем, выскакивали из многострельных стволов и двигались навстречу с умеренным проворством птиц, выпускаемых Лоплопом из облачно-ледяных рукавов его мантии, но их горячий свинец был неотразимей холодной стали, известной Мгеру в арене. Увертываться — это принять правоту обвинения, она не была правотой. Иди прямо, как шел. Осталось мало, иди. У двоих на машинах кончились пулеметные ленты, третьего, слободского молодца поприжимистей, он сдернул за вихор с грузовика. Теперь ничто не заставляло действовать, и он свободно, не ощущая сопротивления, уходил за друзьями по кромке. Вороны безмолвствовали дотемна, когда же под ними зажглись фонари, встрепенулись, выхаркивая из себя нечто непостижимое для их небольшого ума и сиюминутной души.

16

На Парапете с даглинцами были Испанец и Шелале.

С Испанцем я познакомился, хоть некоротко, историю Шелале услыхал от Испанца.