Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Судя по всему, он чувствовал, что его помощником движут совсем иные силы и устремления, и, вероятно, верил в его музыкальное дарование, иначе вряд ли согласился бы удовлетворить его странную просьбу. А Имре Кальман попросил патрона немедленно уволить его со службы, но не говорить об этом отцу. Кальман-старший, едва оправившийся после собственного краха, пожалуй, не пережил бы удара, узнай он, что даже способнейший из всех его отпрысков потерпел столь позорное поражение. Господин Бакони, будучи опытным политиком, отнесся к просьбе с пониманием, пообещав, что, если кто-либо из родственников Кальмана, не дай бог, обратится с расспросами, он, адвокат, подтвердит, что Имре по-прежнему служит у него, а сейчас просто отлучился по делам.

Имре Кальман опять зажил двойной жизнью, с той только разницей, что по утрам он уходил не в адвокатскую контору, а в редакцию. Его встретили там с распростертыми объятиями и предложили должность музыкального критика с жалованьем 70 крон в месяц. Столь же великодушно ему был предоставлен отпуск, а поскольку стипендия уже лежала в кармане, то летом 1904 года Имре Кальман отбыл в Байрейт, чтобы послушать там два оперных спектакля, а затем продолжил свое путешествие — в Мюнхен, к дирижеру Артуру Никиту.

К тому времени прошло уже более десяти лет после гастролей Никита в Будапеште, где он дирижировал «Валькирией». На Имре Кальмана исполнение оперы Вагнера произвело необычайное впечатление. Трепет, в который повергали его тогда герои оперы и сценический антураж, теперь уже поутих, но одно сохранилось в памяти неизгладимо: образ волшебника, стоявшего за дирижерским пультом.

Никиш встретил юного поклонника музыки словно давнего знакомого. Пригласил венгерского гостя в гостиницу «Яресцайтен», не пожалев терпения, прочел партитуры всех его сочинений, с похвалой отозвался о симфонии «Сатурналии», а затем в свойственной ему грубоватой манере спросил:

— Как бишь тебя зовут, сынок?

Имре счел, что выдающемуся дирижеру легче будет запомнить его имя, если он произнесет его на немецкий лад.

— Эммерих Кальман, — ответил он, и тем самым зародилось имя, которому суждено было облететь весь мир. Впрочем, в тот момент ни один из собеседников и не подозревал этого.

— Оркестр — альфа и омега всей музыки, — провозглашал Никиш. — Ты должен досконально изучить возможности оркестра.

В Опере давали «Мейстерзингеров». Никиш ставил стул в оркестровую яму — то около группы медных духовых, то поближе к музыкантам, игравшим на деревянных духовых инструментах, — каждый вечер в новое место, и всякий раз Имре мог слушать оперу оттуда, где зарождается музыка.

На следующий год Кальман удостоился премии Роберта Фолькмана, присужденной ему будапештской Академией музыки. Фолькман, скончавшийся в 1883 году, был предшественником Кёслера на ниве преподавания. Материальные размеры премии позволяли провести шесть недель в Берлине. Имре воспользовался этой возможностью, чтобы предложить свои сочинения немецким издательствам; вслед за «Сатурналиями» им была создана очередная симфоническая поэма «Эндре и Иоганна». Однако издателя для этих опусов не нашлось ни в Берлине, ни в Лейпциге, ни в Мюнхене, куда заехал Кальман по пути на родину.

— Выходит, мои симфонии не нужны миру? Дело кончится тем, что я решусь на отчаянный шаг: возьму да и сочиню оперетту! — с досадой острил Имре, возвратясь в свою будапештскую редакцию. Коллеги громко смеялись, и больше всех веселился сам Имре. Опуститься до оперетты! Обладатель премии Роберта Фолькмана, достойный ученик профессора Кёслера, он глубоко презирал сей легкомысленный жанр. Всякий раз, вступая под своды малого зала Академии, он погружался в атмосферу возвышенных творений Шумана, обожаемого им Ференца Листа. Профессор Кёслер — опытнейший педагог и тонкий психолог — занимался со своими учениками в той комнате, где когда-то обитал Лист, позволяя им играть на рояле, клавиш которого касались пальцы маэстро.

Янош, а точнее, Ханс Кёслер, был немцем по происхождению (он родился в Вальдеке, в горах Фихтель) и доводился двоюродным братом Максу Регеру[16]. В ту пору, когда у него учился Кальман, Кёслеру перевалило за пятьдесят. Добросердечный человек, он был выдающимся педагогом и страстным музыкантом, а его умение распознавать истинные таланты всегда оказывалось безошибочным. Все крупнейшие венгерские музыканты прошли у него профессиональную выучку. Предшественник Кёслера — Фолькман — тоже был немцем, уроженцем Саксонии. Фолькман знал самого Роберта Шумана и стремился не только донести до учеников его наследие во время занятий, но и продолжить традиции композитора в собственных фортепианных сочинениях.

Среди питомцев Кёслера Имре держался скромно, не выделяясь. Юные сторонники радикальных преобразований в музыке активно заявляли о своих пристрастиях, а он прислушивался к каждому новому голосу, поддаваясь очарованию любого оригинального звучания.