На границе нас, конечно же, задержали: везем ли мы с собой деньги и драгоценности? Мы указали на венгерский флажок, прикрепленный к машине, предъявили венгерские паспорта, после чего нам было разрешено проследовать дальше.
Переночевать мы решили в Бад-Рейхенхалле. У каждого перекрестка, развеваясь на ветру, колыхались флаги со свастикой.
— Ты только взгляни на эту уйму флагов! — шепнул потрясенный Имре. Мы не узнавали хорошо знакомые места и радовались, что на следующее утро сможем уехать отсюда. Не останавливаясь в пути, мы пересекли Южную Германию и въехали на территорию Швейцарии. Снабженные официальными документами, мы путешествовали совершенно легально. И все же это не было путешествием: мы бежали, спасая свою жизнь. В тот год (1938) Имре исполнилось пятьдесят шесть лет.
Целью нашего путешествия был Цюрих, мы остановились в том же отеле, где не раз бывали в последние годы.
— В Цюрихе мы и останемся, — заявил Имре; он любил этот город, любил озеро. Мы прожили там несколько недель, и Имре стал поговаривать о том, чтобы купить виллу.
Мне эта идея не нравилась, равно как и сам Цюрих: все в этом городе было какое-то убогое.
— Нет, — сказала я. — Нам с тобой место в Париже.
И в угоду мне мы переехали в Париж, сняв дом на авеню Фош. Будучи русской, я обожала Париж, чувствуя себя там как дома. А Имре без устали уговаривал меня ехать дальше: он-то уже расслышал звуки военной тревоги.
В прошлом году нам не удалось как следует отметить пасхальные праздники: будущее рисовалось в таком мрачном свете, что настроение у всех было похоронное. И вот теперь мы впервые праздновали пасху на чужбине. «На сей раз в этот день не так скверно на душе, как в предыдущие годы, — писал мне Имре в поздравительной открытке. — Благодарю тебя за драгоценнейшую дружбу, священные доказательства которой ты дала мне в последние месяцы. Благодарю за то, что ты чувствуешь: мы принадлежим друг другу. А значит, мы впятером составляем нерасторжимое единство. Молю бога, чтобы так и оставалось впредь».
Мы попытались вести тот же образ жизни, что и прежде. Я давала вечера, и вскоре у нас сложился определенный круг друзей, к которому относился и Жозеф Поль-Бонкур, министр иностранных дел Франции.
— Ни за что не уедем из Парижа, — твердила я.
— Я должен думать о спасении детей, — вновь и вновь отвечал Имре. На этой почве у нас даже возникали ссоры.
Между тем уже была разорвана на части Чехословакия, кусок от нее достался даже Венгрии. А европейские политики заключили в Мюнхене соглашение с Гитлером — «во имя сохранения мира». Я не верила, что начнется война, хотя Гитлер вскоре протянул лапы к Мемелю[28]
.Имре больше не вступал со мною в споры, он принял решение.
— В Париже я не останусь. Уеду с детьми в Америку.
Если ты останешься здесь, то наши пути разойдутся.
Он так и сказал: «наши пути разойдутся», — желая меня предостеречь. Эти слова запали мне в память и даже более того — вскоре обрели самостоятельную опасную жизнь.
Поль-Бонкур принял сторону Имре, ему как министру иностранных дел было ясно, что катастрофа приближается.
— Ты должна ехать с мужем и детьми, — уговаривал он меня. — Ты должна уехать в Америку.
За месяц до начала войны Имре отправился в американское консульство. Виза была нам выдана незамедлительно.
«Конте де Савой» — так назывался пришвартованный в генуэзском порту пароход, на котором нам предстояло отправиться за океан. В ожидании отплытия мы жили в гостинице «Мирамаре».
С какой же грустью укладывала я вещи, собираясь в дорогу. До чего не хотелось мне покидать нашу виллу в Париже на авеню Фош! Пожалуй, несмотря ни на какие доводы, я все же отказалась бы уехать, не раздавайся по ночам жуткий вой сирен. Как-то раз, когда сигнал воздушной тревоги вновь погнал нас в убежище, Лили укоризненно пробормотала спросонок: «Мама, в следующий раз, пожалуйста, разбуди меня за полчаса до тревоги, а то я не успеваю собраться».
В моем настороженном отношении к Америке отчасти была повинна и оперетта, репетиции которой шли как раз в то время, когда мы познакомились с Имре. Ведь мне часто приходилось слышать, как в «Герцогине из Чикаго» поется: