Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Кстати, именно там, в «Метрополе», я впервые увидела Имре Кальмана. Это был незабываемый эпизод. Шульц, директор театра, организовал торжество в честь юбилейного представления, куда были приглашены даже девчонки-хористки. Фойе было декорировано огромным полотнищем красного бархата, стол ломился от холодных закусок и всевозможных деликатесов.

Выставленные напитки нас с подружкой не интересовали, обе мы накинулись на еду. Наевшись досыта, мы решили было захватить сверточек с бутербродами для хозяйки пансиона, матери моей подружки, но за этим занятием нас застал распорядитель.

— Вы что, спятили? Ешьте, пейте, сколько влезет, но никаких свертков с собой не брать!

Вдруг грянул оркестр, и зазвучали арии из оперетты:

«Светик мой
Будь со мной,
Будь всегда со мной!»

«Можно ли жить, о тебе не скучая,

Мой Пешт, мой Пешт родной?!»

«Эй, цыган, эй, цыган, песню мне пой!

Сердце мне песней успокой!»[29]

Собравшиеся дружно подхватили пение, сгрудившись вокруг молчаливого, скромного человека, попыхивавшего солидной сигарой. Это и был Имре Кальман. Время от времени он приветственно взмахивал рукой, а с теми из актеров, кто стоял поближе, обменивался рукопожатиями. В какой-то момент я тоже протолкалась к нему.

— Уважаемый маэстро, нельзя ли попросить у вас автограф?

Он мгновенно ответил вопросом на вопрос:

— Вы венгерка?

— Нет, я русская.

Автограф я получила, а затем меня сразу же оттеснили от него…

Мы делились вслух воспоминаниями, и Берлин очутился вдруг близко-близко, совсем рядом, А между тем целое земное полушарие отделяло нас от города на Шпрее, откуда в ту пору бежало множество прославленных людей — и по большей части сюда, в Америку.

Мужу также запала в память та короткая сцена в фойе театра. Воспоминание, по-видимому, было приятным, так как он улыбнулся мечтательно и чуть грустно.

— Подошла ко мне какая-то взбалмошная русская девчонка и беззастенчиво попросила автограф. Какая наглость, подумал я про себя.

Наше знакомство с Карлом Фройндом произошло совсем при других обстоятельствах.

Однажды вечером моя подружка прибежала страшно взволнованная.

— Мариэтта! — закричала она с порога. (Такой был у меня псевдоним, звучный, не правда ли?) — Ты слышишь, Мариэтта, для фильма «Метрополия» набирают статистов. Если съемки пойдут в ночное время, то можно заработать по полсотни марок!

— А что нам нужно будет делать?

— Ровным счетом ничего! Нас нарядят как куколок, загримируют, станем все до одной похожи на Марлен Дитрих, да еще и деньги получим!

— Вот здорово!

Разумеется, в действительности все выглядело иначе. Прежде всего нам пришлось идти на биржу: у вокзала тогда действовала подлинная биржа статистов, там мы и сидели в ожидании. Затем появилась группа: несколько мужчин, и среди них господин с моноклем — режиссер Фриц Ланг, а рядом с ним какой-то ужасно толстый, но очень симпатичный тип.

— Кто этот толстяк? — шепотом спросила я у своей соседки.

— Карл Фройнд, знаменитый оператор.

Начался отбор: возьмем эту, эту и вот эту… «Вербовщики» дошли до нашего ряда, но даже не остановились.

И тут руководитель съемок, вдруг обернувшись, указал на нас:

— Возьмите всех женщин, какие тут есть!

«Мой милый друг, надень светлей наряд…»[30]

В душе моей звучала мелодия из «Марицы», когда я на трамвае добиралась к месту съемок. В фильме участвовали Бригитта Хельм, Хайнрих Георге и Густав Фрёлих — восходящие звезды на небосводе кинематографии.

Для шестнадцатилетней Бригитты Хельм это был ее первый фильм, а вообще-то она собиралась стать врачом-педиатром. Густав Фрёлих работал в редакции провинциальной газеты, в своем родном городке вблизи Ганновера. Наиболее известный из всей троицы Хайнрих Георг Шульц — таково было подлинное имя Хайнриха Георге — начинал с должности служителя при штеттинской[31] городской управе.

Какая умопомрачительная карьера! Вдруг да и нам так же повезет?

— Где наши костюмы? — спросила я.

— Костюмы? Вот вам, держите! — И к нашим ногам свалилась груда старого тряпья. — Закутаетесь в шали и будете изображать старух. По ходу действия вам предстоит захватить катакомбы.

Имелась в виду та сцена, где триста человек мужчин и столько же женщин бросаются в атаку, а Густав Фрёлих тем временем спасает город. В фильме разыгрывались жаркие схватки, а у нас зуб на зуб не попадал от холода: ведь съемки шли по ночам. В пять утра, когда всходило солнце, нас распускали по домам.

В течение пяти дней я изображала женщину-рабочую, вместе со своими товарками шла на приступ, сносила тычки и удары.

Режиссер Фриц Ланг, как заправский генерал, отдавал приказы и безжалостно гонял нас по студии среди декораций фильма.

И всегда я видела где-то впереди толстяка-оператора в клетчатой кепке, темных очках и с теплым шарфом на шее.

Как-то раз на бегу я споткнулась возле самой камеры.

— В чем дело? — спросил он.

— Простите, меня толкнули, — ответила я.