Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Наступила осень, пролетел сентябрь, вот и подошло начало октября. Мой приятель, конечно же, видел, что Имре в тот первый вечер провожал меня до гостиницы. Мне пришлось пообещать, что отныне я буду встречаться только с детьми, да и то иногда. Но Лили подхватила корь, а затем Ивонка слегла с фолликулярной ангиной. Волей-неволей я должна была навещать их. У приятеля моего это в голове не укладывалось, но он не слишком препятствовал моим визитам, ведь в октябре мы собирались минимум на два месяца отправиться в путешествие по Южной Америке, да и для заключения брака уже были готовы все документы.

Я сходила в брачную контору, наведалась и к врачу: в последние дни пребывания в Рено у меня начались жесточайшие головные боли.

— Необходимо перерезать тройничный нерв, — такой приговор мне был вынесен после обследования. — Правда, левая часть лица у вас отомрет — будет парализована, но зато головные боли прекратятся.

Я была до такой степени измучена нестерпимой болью, которая проходила по большей части лишь к пяти утра, что, пожалуй, пошла бы на операцию. Но Имре не соглашался ни в какую.

— Об этом и речи быть не может, ты слишком молода, чтобы уродовать себя! Не поверю, будто нет другого способа, всегда существуют различные возможности!

Тот, другой, подумала я про себя, тоже «Скорпион», как и Имре, только характер у него еще похлеще. Что мне делать с ним в Южной Америке? Сославшись на запрет врача, я отказалась от путешествия. Проводила своего приятеля на аэродром, помахала ему вслед, и едва самолет успел подняться в воздух, как я, не медля ни секунды, помчалась к Имре и детям.

Изо дня в день наведывалась я в свой прежний дом. А приятель мой изо дня в день звонил мне, и я чувствовала, как мы все больше отдаляемся друг от друга. Я по-прежнему жила в гостинице. Мой приятель перечислил на мое имя в банк уйму денег. Устраивать званые вечера я, конечно, перестала, но, если случайно оставалась в гостинице, ко мне заходил кое-кто из друзей. Нанесли визит Штраусы: добрый, старый друг Оскар — автор оперетты «Грезы», музыки к фильму Шницлера «Хоровод» и множества зажигательных мелодий для берлинского кабаре «Эберрайт» — со своей обворожительной супругой Кларой.

— Смотри, как бы тебе не остаться на бобах, — сказала мне Клара. — Дети твои подрастут, и в один прекрасный день ты пожалеешь, что бросила их. Неужели ты до сих пор влюблена в того человека?

— Ни чуточки! Так, наваждение какое-то… было и прошло.

Разумеется, я не знала, что Клара накануне побывала у нас дома и затеяла разговор с Имре.

— Имре, надо во что бы то ни стало водворить домой Верушку. Хотя бы ради детей. Я беседовала с ней, и она призналась, что была бы не прочь вернуться к вам.

Доброе слово одному — умное словечко другому, и Кларе удалось связать оборванную нить.

— Мне бы хотелось, чтобы ты вернулась к нам, — сказал мне Имре при ближайшем свидании. — Но я женюсь на тебе снова лишь в том случае, если ты передашь адвокату все, что ты получила от того мужчины, а его самого письмом или телеграммой поставишь в известность о случившемся.

Адвокат, у которого я депонировала чековую книжку и драгоценности, взирал на меня как на сумасшедшую.

Из гостиницы я переселилась в крохотную наемную квартирку. Поскольку при разводе все свои драгоценности я вернула Имре, то мне даже в ломбард снести было нечего.

Наперед оплаченная квартира и пятидесятидолларовая банкнота — вот и все, с чем я осталась на пороге зимы. Даже перспективы где-нибудь подзаработать и то не было.

Лили, проведывая меня, всякий раз приносила из дома какие-нибудь гостинцы; дочке было тогда двенадцать лет.

Однажды она пришла ко мне с пустыми руками, зато порадовала замечательным сюрпризом:

— Сегодня я могла бы у тебя переночевать.

Однако, когда она обследовала содержимое моего холодильника, результат ее отрезвил.

— У меня есть два доллара, — заявила она, критически оценив ситуацию, — а у тебя полным-полно пустых бутылок из-под содовой, джина и молока. Если их сдать, то можно выручить не меньше десяти долларов. На эти деньги я куплю продуктов, и мы с тобой устроим роскошный ужин.

Дочка сложила бутылки — штук сорок, не меньше — в большой мешок и чемодан и исчезла. Прошла целая вечность, пока Лили вернулась обратно, сгибаясь под тяжестью пакетов.

— Ты хоть догадалась взять такси?

— Что ты, мама, тогда у меня осталось бы доллара четыре! И туда, и обратно я ходила пешком.

На другой день ко мне явился Имре. Лили, конечно же, рассказала ему обо всем, и он притащил целый чемодан всевозможных деликатесов, какие только можно купить на Пятой авеню.

— Сейчас прибудет и Первич. Займется стряпней, чтобы ты хоть раз прилично поела. Потом мы торжественно распрощаемся с нашей фешенебельной квартирой и опять переселимся с востока в менее презентабельную западную часть города… Ну и снова поженимся.

Между мной и тем другим мужчиной произошло бурное объяснение. Я телеграфировала ему в Аргентину: