Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

«ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ. ОСТАЮСЬ С СЕМЬЕЙ. ПРОСТИ.

В СВЯЗИ С БОЛЕЗНЬЮ МНОГОЕ УВИДЕЛА В ДРУГОМ СВЕТЕ. МЫ ВСЕ РАВНО НЕ БЫЛИ БЫ СЧАСТЛИВЫ».

Получив телеграмму, он тотчас же прилетел в Нью-Йорк, но я не изменила своего решения. В моей жизни это была всего лишь интермедия, корни которой следует искать в страсти к романтике и ощущении одиночества, вызванном чуждой средой. Имре объяснил это так:

— Видишь ли… ты сходила с ума по Парижу, бредила Парижем. И когда здесь, в ужасающе чужом Нью-Йорке, тот человек заговорил с тобой по-французски, ты попросту не устояла.

Адские головные боли у меня не прекращались. Вокруг суетились десятка два врачей, и каждый предлагал перерезать тройничный нерв. Имре упорно не соглашался.

Боли странным образом всегда появлялись к вечеру. Один из профессоров посоветовал мне незамедлительно ложиться в неврологическую клинику. Дело было пополудни. У мужа, а точнее, у моего бывшего мужа кто-то находился в гостях. Вдруг раздался стук в дверь, и мужской голос спросил, можно ли позвонить. Конечно, можно, недовольным тоном ответила я.

— Джордж Баланчин, — представился незнакомец. До этого момента мне не доводилось видеть прославленного балетмейстера. — А вы — госпожа Кальман?

— Бывшая. Мы с Кальманом разведены.

— Вы ведь русская? — задал он следующий вопрос, а затем мы перешли на русский, поскольку Баланчин был тоже родом из России. Он поговорил по телефону со своей женой и, закончив разговор, вновь принялся меня расспрашивать.

— А что за болезнь вас донимает?

Я рассказала ему про боли, пожаловалась, что меня обследовали десятки врачей, но не нашлось ни одного, кто бы взялся мне помочь.

— Как это — «не нашлось»? — ободряюще улыбнулся мне Баланчин. — Я знаю врача, единственного на свете, который наверняка вам поможет: это доктор Саймон Раскин. Я рекомендовал его Яну Кепуре и Марте Эггерт, и обоих он вылечил. Лишь Гершвина он не сумел спасти, потому что к нему обратились слишком поздно. Я сию же минуту позвоню ему.

Врач прибыл через полчаса и тотчас же поставил диагноз: гнойное воспаление лобной пазухи.

— На сей раз к операции прибегать не станем, — успокоил меня доктор, за которым укрепилась репутация лучшего хирурга Соединенных Штатов. — Испробуем полоскания, а кроме того, я постараюсь достать сульфаниламид. — Доктор Раскин в числе прочих принимал участие в разработке этого нового препарата против бактериальных инфекций, и ему удалось добиться, чтобы я — первой в мире — смогла принимать это лекарство в виде пилюль.

В Соединенных Штатах существует такой порядок: если люди собираются вступить в брак, им делают анализ на реакцию Вассермана. Это правило распространяется и на тех, кто вступает в брак повторно.

Для анализа, как известно, необходимо сдать кровь, а эта процедура была для Имре одной из самых ненавистных. К месту пытки мы отправились вдвоем.

Когда же мы поднимались на лифте в нотариальную контору, чтобы заключить брак, Имре припугнул меня:

— Ради тебя я не пожалел даже крови, но имей в виду: это было в последний раз. Если ты опять разведешься со мной, я на тебе больше не женюсь, можешь быть уверена!

Оформив наш брак, меня спросили, счастлива ли я. Мы с Имре переглянулись и оба не могли сдержать смеха.

— Конечно! — ответила я. — Ведь вот до чего странно: с первым мужем я не была счастлива, зато со вторым я самая счастливая женщина на свете.

И я ничуть не погрешила против истины. Имре стал гораздо уступчивее, ласковее, тактичнее, чем прежде.

Мчались к фронтам военные эшелоны. Германия и Япония подмяли под себя чуть ли не целые континенты. Однако в далекой России агрессоры наткнулись на незыблемую преграду: Сталинград! Фашистское наступление обернулось отступлением. Для Америки же, наоборот, именно в эту пору и началось военное продвижение. Все это время мы не имели никаких сведений о судьбе родных Имре. Советская Армия медленно, но неуклонно приближалась к границам Венгрии, и мы считали оставшиеся до Будапешта километры.

Едва только пробудилась надежда на благополучный исход войны, едва разрешился наш семейный кризис, как Кальман избавился от чудовищного напряжения, терзавшего его в последние годы. Он снова окунулся в работу.

Когда Имре был еще ребенком, его страна пережила печальное происшествие. Глухой зимней ночью кронпринц Рудольф застрелил юную баронессу Марию Вечера, а затем покончил с собой. Весь мир заговорил о трагедии в Майерлинге — охотничьем замке к югу от Вены. Позже этот случай стали называть загадкой, а еще позднее — «майерлингской тайной». Кому-то якобы удалось установить, что Маринка так звали в кругу семьи шестнадцатилетнюю Марию — и не погибла вовсе, а вместе с принцем Рудольфом бежала за границу: баронесса, мол, бежала из соображений этикета, препятствовавшего ее браку с наследником, а Рудольф — спасаясь от постылой супруги, бельгийской принцессы Стефании.