Помрачение сознания (СИ)

Майкл спросил (Майки вообще задает очень много вопросов), как мне удавалось прощать Брайана все эти годы и не выглядеть жертвой, и не чувствовать себя униженным. У меня есть ответ и на это (я слишком много думал о наших с Брайаном отношениях). Так было потому, что я прощал его всегда с легким сердцем. Мне не приходилось себя принуждать. Только такое прощение и стоит чего-то. Все остальное – только унижает и тебя, и партнера.

А сейчас этого нет. Я могу объяснить себе его поступок, понять, но прощение не приходит.

В этих мыслях я дохожу почти до своего квартала. Кругом потихоньку оживает город. Румяная девушка рядом с лотком, полным сияюще-рыжих, ослепительных, круглых апельсинов, улыбается мне и желает доброго утра, и я ей отвечаю тем же. Мой взгляд цепляется за желтоватые трепетные огоньки свечей, расставленных в соседнем крошечном павильоне, чтобы согреть цветы: пышные орхидеи, бархатные альмадиновые розы, фестончатые хризантемы, кипенно-белые лилии.

Я лезу за кошельком.

~~~

1. Выражение "О'Джотто" означает совершенную по исполнению работу, потребовавшую минимум усилий от ее автора, и восходит к истории о том, как Папа римский, нуждавшийся в искусном художнике для украшения своей резиденции, направил к Джотто посланца с просьбой дать образчик работы, по которому можно было бы удостовериться в его мастерстве. В ответ Джотто одним мазком кисти нарисовал идеально ровную окружность и вручил этот рисунок посланцу, на недоуменный вопрос последнего ответив: "Передайте Его Святейшеству вот этот образчик, и будем надеяться, что он верно истолкует намек".

Jamais vu

Я не столько сплю, сколько просто дремлю, и практически сразу же просыпаюсь, когда щелкает замок и приходит Джастин. Он не окликает меня, видимо, опасаясь разбудить. Я тоже лежу тихо.

Не снимая верхней одежды, он заходит в комнату, и мы встречаемся взглядами, но по-прежнему молчим.

В руках у него какой-то огромный бумажный кулек, и на секунду мне становится смешно при мысли о том, что это могут быть розы. Я вообще-то не слишком люблю подарки от любовников – лишние напоминания и лишние эмоции совершенно не к чему. Но уж в любом случае утром после секса в постель букеты цветов мне точно не приносили. Это уже перебор. Я не против романтики и научился принимать ее как неизбежное зло в отношениях с Солнышком, но цветы!..

— Пожалуйста, скажи мне, что это, бл@дь, не розы, - прошу я.

Джастин ничего не отвечает и только смотрит на меня. Внимательно и как-то оценивающе. А может и заворожено - я всегда путаю эти его выражения. Закидываю руки за голову и потягиваюсь, демонстрируя себя всего. Смотри, Солнышко. Смотри.

Можно подумать до этого не насмотрелся! Лично я не против даже трахаться с ним в темноте – мы так хорошо знаем тела друг друга, что нам уже не нужен свет. Можно просто касаться и по изменившемуся дыханию угадывать реакцию.

Однако, видимо, нет, не насмотрелся, потому что разглядывает меня так, как будто я ему предназначен на ужин после трехдневной голодовки.

Я не против.

Джастин медленно разрывает верх кулька, а потом переворачивает его и на меня падает целая куча шикарных, рыжих апельсинов, крупных, круглых и замерзших.

При прикосновении ледяной кожуры я невольно вздрагиваю от неожиданности и холода, дергаюсь в сторону, ловлю первый попавшийся фрукт и кидаю назад в Джастина, который возмущенно ахает и, как только пакет пустеет, бросается на меня.

На постели кругом разбросаны апельсины, пахнет цитрусом, а я пытаюсь вывернуться из-под мелкого и его мокрой от снега куртки, и ледяных застежек, которые буквально обжигают мою кожу.

Правда, пытаюсь не очень активно, потому что Джастин уже успел найти ртом мои губы и теперь целует так самозабвенно, как будто мы не занимались примерно тем же самым последние двое суток. И учитывая, что я уже второй раз оказываюсь абсолютно обнаженным, лежащим под абсолютно одетым Джастином, я думаю, что мне надо будет выяснить, не появился ли у Солнышка какой-нибудь пунктик на эту тему. А если появился, то им обязательно надо воспользоваться.

Но это все можно сделать потом. Сейчас я помогаю ему избавиться от шмоток и снова заваливаю на себя. Его тяжесть приятная и заводит.

Мы обмениваемся поцелуями-укусами, оставляем засосы, впиваемся друг в друга пальцами до синяков, оставляем царапины на коже. Кажется, в этот раз мы не настроены друг друга щадить. Джастин пропихивает колено между моими бедрами, я усмехаюсь и слегка трусь об него. Солнышко вспыхивает до корней волос и тут же кусает меня в плечо – сильно, до отпечатков зубов – и шепчет будто в полузабытьи:

— Я тебя отымею… так, как никто…

Я смеюсь, он кусает еще сильнее, и мой смех переходит во вскрик, а потом я ловлю его взгляд и с вызовом заявляю:

— Давай, Солнышко.

Псевдожестокость, псевдовызов – наша обычная игра, и, бл@дь, почему бы нам не махнуться ролями? В ней все равно не бывает проигравших.