Помрачение сознания (СИ)

— Когда мне было двадцать, и я был максималистом, - замечает в ответ Питер, - то считал, что ничего нельзя прощать. Когда мне стало тридцать, и я приобрел некоторый опыт в отношениях, то решил, что любимому человеку можно простить все. Теперь, когда мне исполнилось сорок – я знаю, что есть вещи, которые нельзя простить. И иногда эти вещи могут казаться незаметными, незначащими для окружающих, но для тебя быть решающими. Это предательство… и им может оказаться и слово, и взгляд, и жест.

— И его нельзя прощать?

Он пожимает плечами.

— Поступок не меняет человека. Это тот человек, которого ты знал, оказался способен на такой поступок.

— Люди не меняются, - соглашаюсь я задумчиво, – но он изменился…

- Если ты сейчас намекаешь, что он не человек, то это уже слегка перебор, - замечает Питер. – Запусти охотничью собаку в любой ночной клуб, и ты спугнешь десяток таких «брайанов» самого разнообразного пола, возраста и ориентации.

Возможно, это не совсем так, но у меня сил нет возражать.

- Я не могу решить, что мне делать, - наконец, признаю я. – Моя любовь в семнадцать была намного бесстрашнее, чем сейчас.

- Так и должно быть, Джастин. Появляется опыт, появляется рассудительность... Один пугает тем, что уже происходило, вторая - тем, что может произойти. Есть многое, на что легче решиться в семнадцать лет. С другой стороны, мой отец говорит, что в его возрасте он может не бояться уже ничего… Это приносит свободу.

- Сколько ему?

- Семьдесят пять будет в январе, - улыбается Питер.

- То есть мне попросить, чтобы Брайан вернулся лет через пятьдесят? – уточняю я и тоже не могу сдержать улыбку. – А что ты думаешь, Питер? О нас?

- Я? – он поднимает голову. – Я думаю, он совершил преступление, приучая семнадцатилетнего мальчика к мысли о том, что секс без любви – это нормально. Я думаю, это кармическое наказание. Я думаю, это инопланетяне. Какая вообще разница, что я думаю, Джастин? На самом деле, в жизни все меняется. Время течет сквозь пальцы вместе с хорошим, вместе с плохим. Когда я встретился с Гилом – на улицах Парижа можно было по полной получить, просто держась с парнем за руку. Сейчас все не так – зато теперь, когда я приезжаю домой, в Булонском лесу мне бывать уже страшно.

— Сколько вам было, когда вы встретились? – интересуюсь я, радуясь, что могу спросить хоть о чем-то, не касающемся меня и Брайана.

— Мне двадцать три, Гилу – двадцать пять.

Если я ничего не путаю, они отпраздновали двадцатилетие года два назад. Они живут вместе, они работают только вместе, вместе выставляются… Я бы рехнулся, если бы прожил так с Брайаном двадцать лет. Если бы, конечно, мы не поубивали бы друг друга еще раньше.

— А где Гилберт? - кстати спрашиваю я, вспомнив, что не видел его на свадьбе.

Питер морщится.

— В Париже. Аэропорт опять не принимает. Это наш первый новый год порознь.

— Вы всегда счастливы вместе?

— Довольно часто. Во всяком случае, нам никогда не хотелось разойтись. Хотя иногда мне хочется схватить его за шиворот и бить камерой по голове. Но я справляюсь с собой. Во-первых, объектив – штука дорогая, а во-вторых, Гил сильнее меня.

— Мне кажется, все должно быть проще… - признаюсь я. - Не так, как у нас.

— Просто? – переспрашивает Питер. – Просто не бывает никогда. Если вы созданы друг для друга, на вас выльется столько же дерьма, сколько и на всех остальных. Только вы это выдержите. Вот и вся разница.

Созданы ли мы друг для друга?

Ну, если считать по количеству дерьма – то наш союз просто благословлен на небесах, не иначе.

Питер вздыхает, помогает мне отскрести сливово-красный воск от рук и выкидывает его.

— Он того стоит? – вдруг спрашивает Питер.

— Не знаю, - обреченно качаю я головой. – А как это понять?

Он пожимает плечами.

— Кто-то считает, что если ты задаешься таким вопросом, значит уже определенно стоит. А кто-то говорит, что раз ты не уверен – значит, нет. Думаю, это индивидуально.

— Мне не хочется причинять ему боль…

Питер с грохотом захлопывает ящик.

- Джастин, ты должен решить, что делать для себя! Реши, что ты хочешь и надейся, что вы сможете стать счастливыми… вместе или нет. Забудь о нем и выбирай сам. Эгоистично.

- Не могу, - возражаю я, - он мне, знаешь ли, не чужой все-таки.

Более чем.

Питер качает головой.

- Ты ничем не причинишь ему сейчас такой боли, как своими постоянными колебаниями.

Колебания… Интересно, если с утра мы замечательно занимаемся любовью на всех горизонтальных поверхностях, а вечером я заявляю, что не желаю его даже видеть – это можно считать колебаниями?

Я катаю между пальцами крупинки воска и не отвечаю. Питер тоже больше не заговаривает, стелет мне в гостевой и оставляет наедине со своими мыслями.

И вот так, почти в отчаянии, на чужой кровати и безо всякого представления, что мне делать с нашими жизнями, я встречаю новый год.

Jamais vu

Я морщусь, когда слышу, как щелкает замок. В глубине души у меня было не слишком отважное желание уехать, не встречаясь с Джастином.

Солнышко заходит в комнату, как раз когда я складываю рубашку. За окном еще не светает, у меня включена одна лампа над его мольбертом.