Понаехали!

Лилечка вон хихикнула.

Парень же вздохнул и очи закатил.

— Туточки недалече, — сказал он. — А вам не показали?

— Как видишь, — было слегка обидно, потому как выходило, что, может, Лика и кругом благословенная, да только не столь и хороша, чтоб наравне с прочими невестами. Небось, боярских-то дочек в этакую дырень не сослали.

— Бывает, — парень усмехнулся этак, мягко, по-доброму. И Лика вздохнула. Поежилась.

— А тут… всегда так… холодно?

— Всегда. Старая часть дворца. Стены из камня сложены и толстого, иные, небось, в две сажени толщиной.

— Быть того не может!

— Еще как может. Старый дединец… там теперь библиотека. Низкие температуры способствуют сохранности рукописей. Еще артефакт, который влажность регулирует, поставили, стало совсем хорошо. Поэтому и работать предпочитаю рядышком. Обычно-то тут никто не живет, вот и…

…отхожее место оказалось и впрямь недалече. Правда, Лика вовсе не ожидала в царском дворце увидеть то же, что и в родном поместье. Правда, почище и стены цветами расписаны, но… с другой стороны, если подумать, то и цари тоже люди.

Что ж теперь.

— У нас погреб есть, там тоже холодно. И само по себе, а в позапрошлом году маменька еще артефакт купила. Дорогой, зар-раза…

— Лика! — охнула Аглая.

— Что? Маменька так сказала. А если маменька говорит, то и мне можно…

Парень повернул куда-то вбок, дверцу толкнул неприметную и на лестницу вывел, узенькую и тесную. Благо, хоть как-то свет сквозь окошки проникал, а то бы точно ноги переломали, если не сказать, что и шею.

— …и теперь, главное, вовсе студено. Молоко три дня стоит! Вот, — Лика сказала и спохватилась, что на царской кухне, верно, таких штук множество, а то и вовсе иные есть. Но парень кивнул:

— Принцип действия у них схожий, основан на стабилизации пространства под заданные параметры.

Ишь ты… а ведь говорит ровно, аккурат, что батюшка, когда не про поместье, а про времена былые, которые он изучать повадился. И даже будто бы свиток пишет.

Может, и не скорбный?

Точно… и хорошо, что Лика не стала совать ни грошика, ни калача, а то бы обиделся. Книжники, конечно, от скорбных мало чем отличные. Разве что говорят красиво. Но обидчивые… помнится, папенька, когда маменька отказывается его слушать, труд, тоже дуется долго.

Пока самовар не поставят.

— Голодный? — осведомилась Лика.

— Я? — Славка удивился.

— Ты.

— Ну… да… наверное. А время сейчас какое?

— Вечереет…

— Вечереет… — странным голосом проговорил он. — Вот же… я обещал недолго, а заработался. Маменька опять огорчится.

— Ругать станет?

— Станет, — повинился Славка, разом погрусневши. И грусть эта, в отличие от мудростей книжных, Лике была понятна.

— Повинись, — посоветовала она. — Сперва сходи к себе. Причешись. Оденься, если есть во что…

— Есть.

— Кликни кого, чтоб цветочков сорвали… букет. Скажи красиво чего…

— Чего?

— Чего-нибудь. Ты ж можешь.

— Ну… я как-то больше… по делу.

— А то не дело, — Лика спускалась осторожно, придерживаясь рукой за стену, которая вилась и закруглялась. — Все дело… скажи, что, мол, просишь прощения. Что не желал обидеть, но просто увлекся работой. Папенька так маменьке моей всегда говорит, когда забывает на обед явиться. Или там на ужин. И она ничего, прощает.

 Славка кивнул так, рассеянно, явно задумавшись. Вот пусть и думает. Книжники только это и умеют.

А до кухни они добрались-таки, и оказалась та за очередною невеликою дверцей. Но стоило дверце распахнуться, как у Лики голова кругом пошла от ароматов и самой этой кухни, огромной, может, даже такой огромной, как весь их дом с пристройкою, маменькою для папеньки ставленной, чтоб он книжными своими делами другим не мешал. Или ему не мешали? Лика, честно говоря, забыла. Главное, что всем хорошо вышло. И папенька не расстраивается, что младшие в бумаги лезут, и маменька не вздыхает за попорченые чернилами скатерти.

…на кухне было душно. Что-то скворчало, шипело, пыхало паром. Накалившись, горела алым цветом печь, и от боков её исходил такой жар, что люди, подле печи работавшие, сделались красны.

— Может… — ведьма вновь заробела. — Нам не стоит…

Какая-то она вовсе квелая, будто и не ведьма даже. А вот Славка решительно порог переступил и, прихвативши какого-то мальчонку, из тех, которых на кухне великое множество крутится, по делу или просто так, по привычке, велел:

— Кликни тетку Даромилу…

И ведь послухались.

Кликнули.

И завидевши эту самую тетку, Лика мигом осознала, кто тут старший, ибо была та велика и круглолица, что луна полная. Лицо её, раскрасневшееся, блестело, будто блин намасленый. А от одежи исходил пар. Пахло от женщины сытно, славно, отчего в животе вновь урчание приключилось.

— Нам бы поесть, — сказал Славка и потупился, даже носочком сапожка — а сапожки на нем хорошие, крепкие и с отворотами, бисером шитыми — ковырнул.

Тетка же, смеривши Лику взглядом, слегка нахмурилась.

— Опять кого подобрал?

— Не подобрал, — возразила Лика, которая скоро в себя пришла, ибо где это видано, чтоб всякие тут обзывались. Может, Лика не шибко благородная, но и не попрошайка какая. — Мы сами приехали.