Понаехали!

— Люди всегда недовольны, — возразил Луциан, отщипывая крошку от осетра, которого в печи запекли целиком, обмазавши сметаной для мягкости. И внутрь чегой-то понапихали, отчего мясо сделалось сладким, рассыпчатым.

— Ты знаешь, о чем я. Люди надеялись…

— Пусть и дальше надеются.

Не то, чтобы любил он свою супругу, об этакой роскоши царям и мечтать-то не доводится, но вот всегда-то относился к ней с уважением. А после уж, как старшенького родила, так и вовсе привязался, прикипел. Чего уж больше?

И она-то, к слову, всегда-то отличалась немалым разумением.

Себя блюла.

Женскую половину терема держала крепко, так, что, если и случались там напасти какие, то проходили они сами собой. В государственные дела не лезла. Прежде от не лезла, но если случалось с ней беседовать о чем, то высказывалась ясно, с толком. Оттого и не чурался Луциан порой совет испрашивать, признавая за супругой разумность её.

— Все одно… на женской половине суматоха, — царица и Медведеву кивнула. — Ладно, ежели бы к отбору лишь боярынь допустили бы, в этом имелся бы смысл, но всех вот!

— Так испокон веков заведено было.

— И было, и убыло… все уж про этот обычай позабыли, — она редко позволяла себе показывать недовольство, но ныне, видать, то ли совсем притомилась, то ли и вправду зла была, ежели заговорила о таком. — Боярыни обижаются, что их с девками простыми уравняли. Те и вовсе… ни порядков не знают, ни воспитания не имеют. Боги милосердные, там, сказывали, и дочка горшечника есть!

— Пусть будет, — Луциан вот не видел проблемы в том, чтоб на смотринах дочка горшечника побывала. В конце концов, еще жрец сказывал, что перед богами все равны.

— Пусть будет?! — возмутилась царица, кажется, чуть громче. — Да… это же срам какой! А Гурцеева… или думаешь, я не знаю, откуда взялась?!

Вот, стало быть, в чем дело.

— Донесли?

— Поставили в известность, — царица изволила попробовать утиной грудки, в меду запеченной. — И… это правда?

— Истинная.

— То есть там, в тереме… сейчас живет мужчина? На женской половине?

— Целители утверждают, что женщина.

— Но раньше он… она… мужчиной был?!

— Раньше… кто там раньше кем только не был, — сказал Луциан примиряюще. — Сама понимаешь, с богами не спорят, раз уж благословили, то пускай…

— Пускай… — слабо промолвила царица, но видно было, что с этаким вот поворотом она категорически не согласная. — Пускай… об этом ведь не только я знаю! Завтра уже к тебе бояре потянутся, будут кричать, что их дочерей оскорбили. Опозорили…

— Передай, если вдруг и вправду кто тянутся вздумает, то, чтоб позора избежать, велю жениться.

— Кого?

— Того, кто опозорил.

— Гурцееву? — царица хлопнула глазами. — Она ж… девка!

— Так вы решите, если девка, то позору нет, если мужик, то пусть позорит и женится.

Царица замолчала, позволив себе нахмуриться. Впрочем, тотчас её лик разгладился.

— На всех? — уточнила она.

— Можно и на всех, — Луциан потянулся к перепелкам, которых страсть до чего любил. — Небось, жрец мне давече пел, что в книгах вышних прямого запрета нет, что, стало быть, можно брать столько жен, сколько содержать выйдет. А Гурцеевы — род богатый.

— Жрец? — ледяным тоном поинтересовалась царица, которой, видать, про эту беседу не донесли, то ли не успели, то ли побоялись. — Это какой же?

— Да старший… бояре его подзуживать стали, — поделился Луциан, на жену глядя, если не с нежностью, то почти. — Кто-то там умный нашелся, кто решил, будто одной бабы в доме маловато… что, если взять сперва боярыню женой, а после еще и ведьму, младшей, по старому укладу, то так оно интересней жить будет.

— Интересней, — согласилась царица, фыркнувши так громко, что боярское гудение на миг притихло. Вот мухи к высочайшему недовольству остались равнодушны. — Сами от этого интереса побегут…

Она замолчала, правда, ненадолго.

— Признаться… я не думаю, что с этого выйдет толк. Но Елисей мальчик умный, и… про Гурцееву предупредить надо.

Луциан кивнул: предупредят.

— А что до остальных… то… я постараюсь, чтобы те, ненужные, на глаза лишний раз не попадались, — сказала и разом успокоилась. — В конце концов, куда там горшечнице против боярыни… видела давече Медведеву, красавица редкостная! И приданым не обидят, и род сильный, а поддержка нужна.

…Луциан поглядел на супругу искоса.

Та была на диво задумчива.

Медведевы, стало быть?

— Или вот Соколова? Девушка мила и скромна… не станет мужу перечить.

…и свекрови тем более.

— …есть из кого выбрать, — царица, кажется, окончательно убедила себя, что все идет, как должно. — А те… пусть себе. В конце концов, государь должен порой являться народу. А простолюдины сказку любят.

И улыбнулась.

Тут аккурат и боярыня постельничья подскочила, склонилась, зашептала на ухо царице что-то да рукой замахала. Бояре вмиг стихли, повернулись, уставились на царицу выжидающе.

А та, боярыню отослав, поднялась.

И платье драгоценное потекло, засияло золотом и огненными лалами. И сделалась-то она хороша, как в тот первый день, когда Луциан увидал невесту. Тогда, помнится, еще вздохнул с облегчением, решивши, что красота — уже хорошо.

Потом и остальное понял.