Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи»

Мы не станем утверждать, что при создании крайне отталкивающего образа Корнелиуса Леруж вдохновлялся именно Алексисом Каррелем; Корнелиус скорее представлен могущественным, но обреченным в конечном итоге на поражение соперником Карреля. Неслучайно антагонист Корнелиуса, французский ученый Проспер Бондоннá (оппозиция Старого Света, воплощения патриархальных ценностей, и циничного, чреватого криминалом Нового Света проходит через весь роман), еще не зная о криминальной деятельности американского «коллеги», наивно восклицает: «Эти люди ни в чем не уступают доктору Каррелю!»

Эксперименты Карреля, сделавшиcь материалом уже не только публицистики, но и литературы, неизбежно ассоциировались у писателей с уже достаточно давно освоенными европейской словесностью традиционными мотивами. Возможность осуществить замену поврежденных или пораженных болезнью человеческих органов, формировать своеобразные банки «запчастей» побуждает писателей вспомнить о весьма почтенном мотиве гомункулуса, полностью сконструированного человекоподобного существа; ранее этот мотив был блестяще развит Мэри Шелли в романе «Франкенштейн» (1818). К началу ХХ столетия данный мотив воспринимался в тесной связи с топосом «безумного ученого», который в своей деятельности фактически бросает вызов самому Создателю, отчасти берет на себя его функции и являет собой угрозу человечеству. Конечно, мы имеем в виду в первую очередь уэллсовского доктора Моро (роман датируется 1896 годом).

Как представляется, существенным импульсом для имплантации идей Карреля в массовое сознание могла стать заметка директора парижского музея естественной истории Леона Перье «Пересадка человеческих органов», опубликованная на страницах журнала Je sais tout в августе 1912 года. В статье содержался краткий общедоступный очерк деятельности Карреля, причем упор был сделан на возможность использования для трансплантации органов недавно ушедших из жизни людей (при условии их сохранения в надлежащей сыворотке и при низкой температуре). Статья завершается оптимистической рефлексией о продлении человеческой жизни, вплоть до грядущей победы над смертью.

Хотя сам Леру никогда не писал статей об экспериментах Карреля, но, разумеется, он прекрасно владел соответствующей информацией. В его романах отразилось не только хорошее знание публикаций о Карреле, но и стремление придать деятельности знаменитого ученого собственную интерпретацию. Сказанное относится, в частности, к дилогии «Кровавая кукла» и «Машина-убийца» (печаталась на страницах газеты «Матен» в июле – сентябре 1923 года, отдельное издание вышло годом позже). Правда, это произведение (отчасти предвещающее авантюрно-философскую фантастику ХХ века) создавалось уже в 1920-х годах, то есть формально оно не вписывается в литературную продукцию «прекрасной эпохи», но сохраняет генетическую связь с ней. Считается, что основным импульсом к написанию дилогии стал нашумевший процесс над убившим 11 женщин разного возраста и казненным в феврале 1922 года Анри Ландрю.

В центре первой части дилогии – исполненная тайн и недомолвок история скромного парижского переплетчика Бенедикта Массона, отличающегося редкостным уродством и безответно влюбленного в свою соседку, красавицу Кристину. Таинственным образом исчезают одна за другой молодые помощницы, которых нанимал Бенедикт для работы в своем загородном доме; прибывшая к нему Кристина становится свидетельницей кошмарного зрелища – Бенедикт сжигает в печке расчлененный труп одной из девушек. Итак, скромный переплетчик оказывается беспощадным серийным убийцей и насильником. В образе Бенедикта присутствует определенное сходство с Эриком из «Призрака Оперы»: перед нами две различные версии очень почтенного, имеющего сказочное происхождение сюжета «Красавица и Чудовище».

Однако во второй части дилогии вся картина произошедшего радикальным образом изменяется.

Обнаруживается, что отец Кристины – чудаковатый изобретатель, часовщик Норбер – при помощи своего племянника, прозектора Жака Котантена, сотворил из природных и современных ему синтетических материалов красавца-андроида по имени Гавриил (библейские ассоциации в романе присутствуют, но выглядят несколько поверхностно, в соответствии с поэтикой жанра). Между тем Гавриил – «машина, для которой прозектор создал арматуру в виде внутренней сети нервов», – оставался всего лишь примитивной куклой, вплоть до того момента, когда после казни Бенедикта в его голову был помещен еще живой мозг переплетчика.

Теперь уже демонизации подвергается Гавриил – словно бы новая инкарнация убийцы. В конце концов обнаруживается, что ни Бенедикт, ни Гавриил не повинны в приписываемых им преступлениях: убийцей оказывается современный вампир маркиз де Культерэ, «вечно юный в свои сорок (а может, и в две сотни) лет» и прибегающий к хирургическому пистолету для высасывания крови из своих жертв. Гавриилу же удается в последний момент «вырвать» Кристину из когтей зловещего маркиза.