Пора меж волка и собаки

По горницам и палатам горели факелы и плошки с маслом. Во дворах трещали, озаряя ровным светом все вокруг, смоленые поленья. Рядом с накрытыми столами темными боками пыжились дубовые бочки с медами и взварами. В царской трапезной выбивали дно у бочонков с заморским вином. За столами в главной трапезной перемешались черные кафтаны опричников и черные супервесты ливонцев, с зелеными короткими туниками валькирий и газовыми восточными одеяниями таврических жриц.

Во главе стола восседал в шапке Мономаха Иван Грозный в одеянии Великого Магистра ордена кромешников. Слева от него сидела царица Мария Темрюковна в кокошнике из драгоценных каменьев и с восточным наметом, наброшенным на черные, как воронье крыло волосы. В глазах ее вспыхивал злобный огонек, а ноздри раздувались, как у взбешенной дикой кошки. Справа от государя сидел митрополит Филипп. Прямой и гордый.

Угрюмы, стоящие близ царя, поискали глазами Малку. Не нашли. Напряглись и только их волчьим взором выискали ее в темном углу почти рядом с царицей в компании с Микулицей.

Пир шел своим чередом. Играли рожечники и гусельники. Пели песни Баяны. Неожиданно выскочили скоморохи с Петрушкой на руке. Заплясали, заходили ходуном, закувыркались через голову, успевая жонглировать яблоками и еще какими-то диковинными фруктами. Один прокатился по полу калачом, закатился под стол и выкатился у ног Малки, уже никем не замеченный.

– Госпожа, – шепот скомороха напоминал шуршание мыши в углу, – Госпожа. Ниточка от яблочка к Старицким тянется.

– К самим? – не разжимая губ, спросила Малка.

– К Ефросинье. И к Захарьиным деткам, что в круг них крутились, – скоморох покатился колобком и выкатился в центр палаты.

– К Марановым деткам значит, – для себя повторила Малка. Она поправила зеленую кичку наряда ключницы. Повернулась к Микулице, – А что алхимик, серебряная змейка у тебя в склянке живет еще?

– Живет, – с испугом ответил чернокнижник, – А тебе зачем? Больно ядовита та змейка.

– Пора ее погулять выпустить, – ответила Малка и в ней явственно проявились черты богини мщения, – Чего же не веселимся?!

Вслед за скоморохами в палату вплыли три лебедушки. Три белые птицы. Три красных девицы одетые в белоснежные сарафаны с серебряной вышивкой по всему полю. Зал ахнул. Они проплыли по всем палатам и закрутили хоровод прямо напротив царя. Царица вся напряглась и впилась взглядом в танцующих. Рядом мелькнула тень.

– Ты уйми злобу. Тебе за злобу твою Макошь ребеночка прибрала и нового не дает.

Мария отпрянула от тени, но, признав ней Малку, справилась с испугом и спросила.

– Чем же я богам не угодила?

– Решила что сама почти богиня. Жриц из Храмов Артемиды к себе в служки набрала. А они только самой Богине служить должны. Жриц набрала, а искусству любви у них не научилась. Любить – это не плотские утехи доставлять. Любить – это себя дарить. Душу свою. Да что я тебя учу. Поздно уже. Ты вся на злобу изошла. Я твою ниточку боле прясть не буду. Ищи себе другую берегиню.

– И найду. На тебе Малка свет клином не сошелся. И жриц твоих сегодня не только танцевать заставлю, но и опричникам отдам в награду, – царица откинулась на спинку трона, но тени уже не было.

– Это ты себе смертный приговор подписала, Чернавка, – прошелестел ветер, назвав ее именем, которым называл в детстве только брат Салтан, отчего по лицу царицы разлилась меловая бледность.

Лебеди продолжали плыть по полу. Вдруг первая высоко подпрыгнула и пустилась в присядку, срывая с головы кокошник вместе с накладной русой косой. Под ними оказались стриженные в кружок золотисто-медные кудри по самые плечи. Теперь все вокруг узнали Федьку Басманова и радостно заулюлюкали, засвистели. Вот потешил, так потешил.

Он прошелся в присядку еще один круг. Подошел к ручке царя поцеловал, потянулся к руке митрополита. Филипп отдернул ее, как от пламени костра. Но в голове Жанны уже мелькнула картина.

Горят свечи. Запах ладана разлился под сводами Собора. Темные лики икон, чуть колеблющиеся в пламени лампад, смотрят на стоящего перед ними человека с окладистой черной бородой в белом клобуке и мантии, накинутой поверх одежд. Жанна признала Филиппа и Успенский Собор на Бору. Прислушалась, митрополит правил обедню в честь Архангела Михаила. Вот в дверь вошли опричники во главе с ней и дядькой Данилой. Вместе с ними рыцари ливонские Таубе и Крузе. Ливонец подошел к Филиппу что-то сказал, снял с него знаки сана. Данила прочитал постановление суда, по губам поняла Жанна, что-то о скаредных делах, в которых тот был замешан. Опричники окружили его и вывели на крыльцо. Посадили в сани и повезли. Судя по куполам и башням, это был монастырь Святого Николы Старого, что на Москве-реке в Китай-городе.