Пора меж волка и собаки

– Подойди ближе, – тихо сказала Мария, – Зачем ты меня сгубила Ариния?

– Затем, что всяк сверчок – знай свой шесток. Больно вознеслась ты княжна. Тебе доля была Русь беречь, а ты свою власть на Руси берегла. Тебе доля была славу Руси множить, а ты свою славу на Руси множить хотела. Править решила, а не Правду чтить. Потому и вышел тебе срок, – она замолчала.

– Значит все? – покорно спросила царица.

– Все Мария Темрюковна, княжна кабардинская Кученей. Зажилась ты в мире этом. Упокойся с миром! – Малка закрыла ей глаза и душа покинула когда-то прекрасное тело черкешенки.

Царица отошла в иной мир в ночь под новый год, как будто хотела уйти вместе со старым годом, унося с собою все заботы и грехи. Осень началась с траура, с панихиды по усопшей.

В полдень следующего дня Михаил Темрюкович Черкасский, Алексей и Федор Басмановы, Афанасий Вяземский, Борис Годунов и Малюта Скуратов вынесли на плечах покрытый шелковыми тканями гроб с телом Марии и установили его на погребальный возок. Царица лежала как живая, даже на щеках ее играл румянец. Стоявшие вокруг возка опричники в черных своих кафтанах, как бы черной траурной каймой, обрамляли веселый ворох восточных тканей брошенных на гроб, как того хотела покойница. Царь махнул с крыльца, и траурный кортеж двинул в Москву. Боле некому было отводить царя от Москвы в другие веси, откуда она его гнала, туда ее и повезли.

На третий день гроб установили на Бору в Благовещенском Соборе Кремля. Царь стоял на отпевании молча. Ни слезинки не проронил, только непомерная бледность окаменевшего, угрюмого лица да мрачный тяжелый взгляд воспаленных от бессонницы глаз выдавали горе, давившее Ивана Грозного.

Ночью, оставшись один в своем тереме на Опричном Дворе, государь думал горькую думу. Он не очень-то и любил взбаламошеную, горделивую, восточную княжну. Шамаханскую царицу, как ее прозвали в народе. Детей она ему не принесла. После смерти первенца, у них так и не получилось ничего путного. Блаженные кричали на Торгу, что на царице печать бесовская. Ну, так этим только дай покричать. И все-таки саднило его оттого, что она ушла, оставив его одного в этом мире. Ушла молодая и еще полная сил. Сгорела, как свеча, в одночасье. Чего там сказал-то новый лекарь? Извели, говорит, может и прав, скорей всего прав. Не любят его многие. Схарьевцы, за то, что придушил их, не дав власти испить. Медвежьи боярские роды, за то, что вольницу забрал. Земщина, за то, что к земле пригнул, заставил носом навоз в пахоте нюхать. Церковники, за то, что не стал считаться с ними и слушать во всем. Все кругом не любят. А любит-то кто? Малка – ключница, Дева Ариев? Угрюмы волки ручные, а может и не ручные? Бомелий? Жанна – Малкина крестница да дядька ее Данила, ныне Басмановыми Алексеем да Федором прозываемые? Да и те не любят, терпят только. Опричники ближние? Те не любят, те бояться. Выходит кроме Малки и не любит никто. Пойти к ней, что ли в светелку. Уткнуться, как в мальчишестве, в юбку и поплакаться. Иван тяжело вздохнул. Пойти что ли, то ведь не в укор, и не в напряг Богам плакаться и у них утешения просить. Надоть пойти, он встал. Потянулся. Вспомнил, как ходил на богомолье в Кириллов монастырь, утешения искал. Келью себе попросил уединенную. Пригласил к себе древних старцев. В глубокой тайне поведал им о сокровенных помыслах своих, что тяготится шапкой Мономаховой, что лучше простым монахом в братской обители быть. Душу им открыл, что вот жисть така. Всегда в пианстве, в блуде в прелюбодействе, в скверне в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе. Что избавьте, мол, отцы святые от напасти такой. А старцы что ж? Келью ему определили и решили его затворником сделать. А кто будет Русь пасти? Пастырем кто? Темрюковна? Упокой ее душу господи! Али митрополит Филипп с его схарьевцами? Прелюбодей, как говорили старцы! Так он всего одну жену имел, не в пример многим, да почти всем! А та жена в постели колода! Если б не лебедушки те с пира, что ему Жанна прислала, то он бы и в постели счастья не имел. Прелюбодей! Злодей! Пьяница! Все! Решил Иван. Как вы меня выставили, святые старцы, таким и буду впредь! Пойду к Малке, там всегда примут и простят.

Дверь в палату распахнулась. На пороге, как бы в ответ на его мысли стояла Малка.

– Спросить чего хотел горемычный? – негромко спросила она.

– За что мне такие тяготы тащить на себе? – Иван сел на ларь.

– За то, что плечи широкие, – ответила она, – Ты погорюй, погорюй, авось легшее станет.

– Лекаря говорят, что извели красавицу, – глухо отозвался царь, – Хочу знать кто?

– Так ли хочешь?

– Хочу!

– Надобно ли тебе государь все знать?

– Хочу знать кто!? – с нажимом и, повысив голос, повторил Иван.

– Хочешь – узнаешь. Как бы пожалеть, потом, не пришлось? – так же чуть повысив голос, ответила ключница.

– Жалко у пчелки в попке. А я государь всея Руси! Мономаха шапку ношу! Самодержец! Я должен все знать!!!